Szczerze polecam czytaną jeszcze przez mnie książkę Władimira Bieszanowa (pardon le mot, za podaną w tytule notki angielską pisownię rosyjskiego nazwiska autora, tak mam wybite na okładce i na pierwszej stronie w Polsce wydanej pracy - ukłony dla pewnej purystki językowej X. )
Cenię osobiście okoliczność, że bardzo dokładnymi, skrupulatnymi antysowietczykami (tj. ludźmi wrogo, czyli słusznie odnoszący się do totalitarnego, zbrodniczego imperium) bywają często właśnie Rosjanie. Mimo, że to bardzo trudne w Rosji i niektórych państwach byłego ZSRR, np. Białorusi, gdzie w Brześciu mieszka autor omawianej książki. Rosyjska wikipedia o autorze.
„Czerwony Blitzkrieg” przypomina tematem „Lodołamacz” Suworowa , ale jest bardziej a raczej wyłącznie oparty na wydarzeniach historycznych. Obejmuje zagadnienie zachodnich, oczywiście spornych, granic sowieckiego imperium od ich powstania w okresie porewolucyjnej wojny domowej 1917-20 oraz ich Anschlusu (w sowieckiej nowomowie „wyzwolenia” i „zjednoczenia z rodziną bratnich narodów) do ZSRR w latach 1939-40 i okoliczności w jakich dokonał – wojny polsko-niemieckiej 1939 r., poprzedzającego ją paktu Ribbentroop-Mołotow, stopniowego procesu uzależniania i wchłaniania państw nadbałtyckich oraz oderwania od Rumunii Mołdawii.
Stamtąd i ówczesny wierszyk, już przetłumaczony:
Jakże bezsilne są słowa śpiewaków
Przed nami jedenaście krajów – bliźniaków.
Bliźniacy radośni, przepełnieni słońcem
Konstytucja ich matką, a Stalin – ojcem.
Stalin dba o nich i drogę wskazuje
Mocarne bractwo narodów buduje.
Dowiedziałem się z niej wielu ciekawych rzeczy, m.in. że Jerzy Matuszyński, konsul generalny RP w Kijowie, po 17.09.1939 zaginął bez wieści. Może ktoś zna jego dalsze losy?
Znalazłem kilka uwag wymagających korekt, np. na str.161 nieścisłość: „w Wilnie swoje posiedzenia odbywał rząd robotniczo-chłopski Vincasa Mickievićiusa-Kapsukasa, powołany 16.12.1918 r.”
- Otóż rząd, nazywanego w nowomowie bolszewickiej, Litbieł-a (od Litwa i Białoruś) powstał z inicjatywy litewskich komunistów 8.12.1918 w Moskwie, a ogłosił się manifestem 16.12.1918 w mieście Dźwińsk (obecnie Daugavpils).
(Rus.wikipedia: 4.12.1918 Центральное бюро литовской секции РКП (б) в Москве постановило создать литовское временное революционное правительство. 8.12.1918 было сформировано Временное революционное рабоче-крестьянское правительство Литвы (Lietuvos laikinoji revoliucinė darbininkų ir valstiečių vyriausybė) под председательством Винцаса Мицкявичюса-Капсукаса. Местонахождением правительства 16.12.1918 – 7.01.1919 был занятый красными частями Двинск)
Na str. 90 : „od południa na Wilno nacierała 20.Brygada Zmechanizowana” mimo, że opis dotyczy szturmu i bohaterskiej obrony Grodna. Ale za ten rzeczowy i obiektywny fragment należy się autorowi z Białorusi szczególne uznanie.
Na str.43 jest błędnie podane nazwisko szefa sztabu niemieckiego OKH – Franza Haldera, wynikające z nieprzetłumaczenia rosyjskiej wersji tego nazwiska na polską (jednakową z niemiecką).
(dotyczy wydania z 2008 r. INICJAŁ )
Mimo kilku jeszcze innych nieścisłości i literówek to warta przeczytania praca o bezwzględnej konsumpcji przez Stalina skutków paktu z Hitlerem z dn. 23.08.1939. Oraz o ówczesnych zachowaniach władz Polski, nierzadko niestety kompromitującym, a nawet hańbiącym. A także o decyzjach „racjonalnych” rządów państw bałtyckich i Rumunii.
Zapraszam do lektury (poniżej fragmentów)
FRAGMENTY „CZERWONY BLITZKRIEG” :
Swoje zadanie ministra spraw zagranicznych
widziałem w maksymalnym poszerzeniu
granic naszej Ojczyzny.
Wydaje mi się, że wspólnie ze Stalinem
całkiem nieźle wywiązaliśmy się
z tego zadania.
W. M. Mołotow
Tym jednym zdaniem wszechzwiązkowy emeryt W. M. Mołotow, wspominając wydarzenia dawnych lat, scharakteryzował istotę bolszewickiej polityki wewnętrznej i zagranicznej, polityki, której niezmiennym celem było utworzenie Wszechświatowej Republiki Rad. Temu celowi wielki dyktator XX wieku J. W. Stalin poświęcił całe swoje życie, do tego celu dążył powoli i z uporem przez lata. W imię tej fantazji rozegrała się tragedia kolektywizacji i dokonały cuda industrializacji, grabiono cerkwie, Komintern wydawał miliony rubli, sprzedawano żywność, kupowano armaty, przeprowadzano czystki, pokonywano rekordy, niszczono opozycję, gnili w kopalniach „kaerzy” [od red: ros. kaer - kontrrewolucjonier], zawierano oraz zrywano sojusze i umowy, a że „zjednoczenie narodów pod sztandarem socjalizmu” nie jest możliwe „bez uporczywej walki socjalistycznych republik z zacofanymi państwami”, fabryki opuszczały tysiące samolotów i czołgów. Natomiast wezwania o pokój, „wspólne bezpieczeństwo”, histeria z obroną ojczyzny to - jak mówił Józef Wissarionowicz - „Mydlenie oczu, mydlenie... Wszystkie państwa tak robią”.
Dopiero gdy patrzy się przez pryzmat tego wyśnionego Celu, zrozumiała staje się logika podejmowanych przed wojną decyzji i czynów Wodza Wszystkich Narodów. Dopiero wówczas nabierają sensu umowy z kolejnym dyktatorem, zawziętym wrogiem komunizmu Adolfem Hitlerem - umowy, które odmieniły losy świata. Symbolem całego pakietu dokumentów, jakie po dziś dzień nie zostały dopuszczone do badań, a być może nawet już i nie istnieją, stał się sowiecko-niemiecki pakt o nieagresji, podpisany 23 sierpnia 1939 roku.
Uczeni mężowie z Instytutu Historii Powszechnej Akademii Nauk ZSRR przez prawie pół wieku wychwalali mądrość i dalekowzroczność podjętej wówczas decyzji, która pozwalała, „w oparciu o leninowskie zasady polityki zagranicznej oraz dzięki wykorzystaniu sprzeczności imperializmu, podważyć podstępne plany podżegaczy wojennych”. Podpisanie paktu o nieagresji „obnażyło głęboki rozpad świata kapitalistycznego”, pozwoliło na odroczenie niemieckiej napaści i znaczne przesunięcie granicy sowieckiej na zachód, a tym samym na poważne wzmocnienie bezpieczeństwa państwa. (...)
SPISEK
Krach wersalskiego ładu politycznego, upamiętniony podpisaniem układu w Monachium we wrześniu 1938 roku, nieuchronnie prowadził do kolejnego konfliktu zbrojnego między ówczesnymi mocarstwami, i to zarówno tymi rzeczywistymi, jak i pragnącymi tylko odgrywać taką rolę. Zbyt wielu obrońców pokoju tak naprawdę dążyło do wojny: Niemcy, Włochy. Japonia, Stany Zjednoczone i, oczywiście, Związek Sowiecki. W planach Fuehrera niemieckiego narodu, przekonanego do strategii „blitzkriegu”, było pokonanie kolejnych przeciwników i ustanowienie tysiącletniej hegemonii Trzeciej Rzeczy; skromny radziecki Gensek [od red.: Gieneralnyj Sekrietar’ - Sekretarz Generalny] J. W. Stalin oraz amerykański prezydent F. D. Roosevelt, którym wojna w Europie była jak najbardziej na rękę, czekali na dogodny moment do rozstrzygnięcia sporu o wpływy w świecie. Własne plany mieli japoński Mikado i włoski Duce. Świat skazany był na zagładę. (...)
Po czterech dniach do Moskwy przyleciał „superdyplomata” Joachim von Ribbentrop, a podczas rozmów ze Stalinem i Mołotowem, w nocy z 23 na 24 sierpnia, został podpisany standardowy pakt o nieagresji (kuriozalny był tu już sam fakt podpisania umowy o „nieagresji” między państwami niemającymi wspólnej granicy - jak na razie) na okres 10 lat (w Londynie w tym dniu bezskutecznie oczekiwano na przylot Hermana Goeringa z podobną misją) i, co najważniejsze, dodatkowy protokół do niego, określający sowiecką część „tortu”: (...)
Według Trockiego „Przymierze z Hitlerem dało Stalinowi to, co było dla niego najważniejsze: poczucie spełnionej zemsty. Prowadzić wojskowe negocjacje z nazistami podczas obecności w Moskwie misji wojskowych Francji i Anglii, oszukać Londyn i Paryż, nieoczekiwanie sfinalizować pakt z Hitlerem - w tym wszystkim widać chęć poniżenia rządu Anglii, zemsty za te poniżenia, które spotkały Kreml, gdy Chamberlain rozwijał swój nieudany romans z Hitlerem”.
Lecz cóż, Adolf Alojzowicz istotnie był człowiekiem sympatycznym, można było go zrozumieć, nie to, co jakichś tam Daladierów. A jaka zbieżność światopoglądów: „Tylko durnie twierdzą, że rewolucja nie została zakończona. Niestety, w naszym ruchu wiele osób uważa, ze rewolucja to ciągły chaos (...) Najważniejsze - dobrać ludzi, którzy ze ślepą wiarą wdrażać będą w życie decyzje rządu. Partia - to swojego rodzaju zakon (...) Fuehrer może być tylko jeden (...) Musimy zewrzeć szeregi partyjne. Nie mamy prawa walczyć ze sobą (...) Dlatego kończmy niepotrzebne dyskusje!” A jak sprytnie Fuehrer zorganizował swoim „starym bojownikom” „noc długich noży”! Cokolwiek by powiedzieć, Hitler to „wielki strateg rewolucji”.
Ribbentrop wspominał później, że wśród kremlowskich bolszewików czuł się jak w gronie starych towarzyszy partyjnych. (...)
Obaj dyktatorzy byli zadowoleni z siebie, i z przeciwników. Nawet bardzo.
„Cały świat mam teraz w kieszeni!” - krzyczał, bijąc pięścią w stół, Hitler. Już wydał rozkaz zaatakowania Polski. „Wygląda na to, że wyprowadziliśmy ich w pole” - powiedział z zadowoleniem Stalin. On podliczył już polityczne profity. (...)
MARSZ WYZWOLEŃCZY
Spór Słowian
Również bolszewicy nie przepadali za niepodległą Polską. I to bardzo mocno. Tuż po październikowym przewrocie, po ogłoszeniu prawa narodów do samostanowienia, leninowskie władze przystąpiły do sowietyzacji wszystkich ziem wchodzących wcześniej w skład rosyjskiego imperium. Polskich patriotów, walczących o odrodzenie, na zgliszczach carskiego mocarstwa, swego państwa, które przestało istnieć po rozbiorze Rzeczypospolitej w 1795 roku, od razu zaliczono do „kontry”.
Już w styczniu 1918 roku WCzK rozpoczęła skierowaną przeciwko Polakom politykę terroru. W ramach Stawki została powołana komisja specjalna „do walki z polskimi kontrrewolucyjnymi wojskami”, której podstawowym zadaniem było „likwidowanie kontrrewolucyjnych prowodyrów w polskich oddziałach”. Nawet z tego krótkiego przytoczenia wynika, że „prowodyrami” była większość Polaków. Dlatego też „komisja uznała za możliwe postawienie całego wojska polskiego poza prawem”.
28 stycznia wojskowy kontrwywiad donosił Feliksowi Dzierżyńskiemu: „W walczących z kontrrewolucją oddziałach frontowych wydzielono do walki z Polakami i Rumunami kilka batalionów. Płacimy po 12 rubli za dzień i dobrze karmimy. Z wysłanych przeciwko legionistom jednostek najemników zostały sformowane dwie drużyny: jedna składająca się z najlepszych strzelców, przeznaczona do rozstrzeliwania Polaków-oficerów, druga, składająca się z Litwinów i Łotyszy, do niszczenia zapasów żywności w Witebskiej, Mińskiej i Mochylewskiej gub., w miejscach koncentracji polskich jednostek. Niektórzy miejscowi chłopi również wyrazili chęć napadania na Polaków i ich likwidowania”.
Mowa tu nie o Polskiej Armii, której przecież jeszcze nie było, lecz o „zbuntowanym” korpusie generała Józefa Dowbór-Muśnickiego.
Polscy generałowie do końca 1938 roku podstawową uwagę kierowali na opracowywanie planów wojny przeciwko Sowietom. Dopiero gdy Fuehrer zażądał zwrotu Gdańska, gdy zerwał pakt o nieagresji i zaproponował „globalne uregulowanie” stosunków, zaczęto myśleć poważnie o wojnie z Niemcami, do końca jednak licząc, że Anglia i Francja „nie dopuszczą”, a Hitler „nie zdecyduje się” - trzeba z nim jedynie postępować ostrożniej. „To nie Niemcy, lecz Polacy wtargną w głąb Niemiec w pierwszych dniach wojny!” - ogłosił hardo w Paryżu poseł Juliusz Łukasiewicz. (...)
W Warszawie uważano, że jeśli Armia Czerwona przyjdzie z pomocą, to usunięcie jej będzie niemożliwe. „Komunizacji” państwa władze polskie obawiały się bardziej niż jakiejkolwiek napaści. „Niezależnie od następstw - oświadczył Naczelny Inspektor Sił Zbrojnych Edward Rydz-Śmigły - ani jedna piędź polskiej ziemi nie będzie zajęta przez wojska rosyjskie. Doprowadziłoby to do okupacji części kraju i naszej pełnej zależności od Sowietów”.
Białoruś ukochana
Na prawym skrzydle Frontu Białoruskiego od granicy łotewskiej do Begomla została rozwinięta 3. Armia, której zadaniem było zajęcie Wilna. Główne uderzenie miały przeprowadzić 4. Korpus Strzelecki (50. i 27. Dywizje Strzeleckie) oraz grupa szybka, w skład której weszły 24. Dywizja Kawalerii i 22. Brygada Czołgów (219 czołgów T-20), kierowana przez dowódcę dywizji kombriga P. Achlustina. Sowieckie jednostki szybko pokonały polską straż graniczną, zabiły 21 i wzięły do niewoli 102 żołnierzy, i już po godzinie ósmej rano 18 września grupa zajęła Dokszyce, a do osiemnastej - Duniłowicze. Tu z braku paliwa czołgi zatrzymały się: chwacki komdiw-kawalerzysta odmówił przepuszczenia przed sławnymi jeźdźcami kolumny zaopatrzenia brygady czołgów. Daleko w tyle pozostała piechota. 27. Omska Dywizja Strzelecka imienia „Włoskiego Proletariatu” zajęła o godzinie dwunastej Parafianowo i dotarła do rzeki Serwecz, 50. Dywizja Strzelecka zajęła Królewszczyznę.
Z nieba „stalinowskie sokoły” szczodrze rozrzucały paczki z „Odezwą dowódcy Frontu Białoruskiego”. Ulotki miały wyraźny antypolski i antyniemiecki charakter i z pewnością by się nie spodobały Ribbentropowi:
Bracia Białorusini!
Prawie od dwudziestu lat znajdujecie się po jarzmem polskich panów, obszarników i kapitalistów. To oni zabrali wam ziemię, przynosząc wam nędzę i głód. Ziemie białoruskich i ukraińskich chłopów zasiedlane są przed polskich obszarników, osadników, wojskowych kolonistów. Duszono was ogromnymi podatkami i kontrybucjami. Obszarnicy czynili wszystko, aby Was, sumiennych białoruskich ludzi pracy, uczynić nędzarzami. Panowie i obszarnicy wysysają z was ostatnie krople krwi... (...)
W te śmiertelnie niebezpieczne dla Was dni, bracia Białorusini, Wielki Naród sowiecki wyciąga do was rękę z pomocą. Idzie wam na pomoc niezwyciężona Robotniczo-Chłopska Armia Czerwona, aby na zawsze wyzwolić Was od uzależnienia od panów, obszarników i kapitalistów, aby na zawsze wyzwolić Was i Wasze rodziny od niebezpieczeństwa zniszczenia ze strony wrogów białoruskiego narodu.
Bracia Białorusini! Pomagajcie oddziałom Armii Czerwonej, która niesie Wam wyzwolenie spod jarzma panów, obszarników i kapitalistów. Niszczcie naszych wrogów, występujących z bronią w ręku przeciwko oddziałom Armii Czerwonej.
Braterskie pozdrowienia śle Wam szczęśliwy naród kwitnącej Sowieckiej Białorusi.
Po południu 19 września gruchnęła wiadomość, że sowieckie czołgi znajdują się niedaleko od Grodna. Co prawda atak oczekiwany był ze wschodu, od strony Wilna i Lidy, ale Rosjanie, zastosowawszy wojskowy „fortel”, podeszli do miasta od południa. Było to na rękę obrońcom, gdyż atakujący musieli najpierw forsować Niemen i lądować na prawym, bardzo niedogodnym z wojskowego punktu widzenia brzegu.
Jednostki 15. Korpusu Czołgów ruszały na cel falami, w miarę tankowania paliwa. Jako pierwsi rankiem 20 września ruszyło na Grodno 50 „beteszek” [czołgów BT] 27. Brygady Czołgów. Czołgiści zaatakowali przeciwnika z marszu i przerwawszy słabą obronę na południowym przedmieściu, wyszli na Niemen. Niektórym czołgom dowodzonym przez majora F. I. Kwitko udało się przedostać się do centrum miasta, na plac Wolności. „Czerwone flagi łopotały nad nimi - wspominali naoczni świadkowie - do pierwszego czołgu przyczepiony był bukiet kwiatów. Gdzieś tam witano ich kwiatami, ale nie w Grodnie”.
Ocknąwszy się po chwilowym zaskoczeniu nagłym pojawieniem się, dosłownie pod oknami, bojowych pojazdów sowieckich, ludzie wyszli na ulice. Ale nie po to, by uczestniczyć w świątecznym mityngu. Pozostawione bez wsparcia piechoty czołgi zaatakowali ze wszystkich stron żołnierze, policjanci i młodzież, wykorzystujący małokalibrową broń, którą można było policzyć na palcach, oraz butelkowe „granaty” - te trzymali prawie wszyscy gimnazjaliści. Pomimo nieprzerwanego ognia, czołgi zapalały się jeden po drugim. BT dowódcy wybuchł wraz z załogą.
„Rzucaliśmy granatami i strzelali z karabinów, by ściągnąć ogień na siebie - wspominał uczestnik walk, polski sierżant Alojzy Tauduł. - Lotnicy (z naziemnych służb 5. Pułku Lotniczego), wykorzystawszy moment, biegiem rzucili się do czołgu. (...)
Na Polesiu zostały rozwinięte wojska 23. Strzeleckiego Korpusu (52. Strzelecka Dywizja oraz okręty Dnieprowskiej Flotylli) komdiwa S. D. Akimowa, którym wydano zakaz przekraczania granicy aż do otrzymania specjalnego rozkazu. Korpus przyłączył się do „Wyzwoleńczego Marszu” dopiero wieczorem 18 września, uderzając we flankę i tyły Grupy Operacyjnej „Polesie” generała Kleeberga (o jej istnieniu sowieckie dowództwo nie miało zresztą pojęcia). W skład zgrupowania wchodziły Dywizja Piechoty „Kobryń” (siedem batalionów piechoty, dwa baony haubic), Podlaska Brygada Kawalerii oraz Pińska Flotylla Rzeczna, licząca 102 jednostki bojowe i pomocnicze. Główną siłę uderzeniową flotylli tworzyły cztery monitory typu „Warszawa” oraz dwa typu „Kraków”.
Tuż przy samej sowieckiej granicy, w Dawidgródku, od 15 września mieścił się ewakuowany z Warszawy sztab Korpusu Ochrony Pogranicza kierowany przez generał Wilhelma Orlik-Rueckemanna, któremu nominalnie podlegały wszystkie jednostki broniące granicy państwowej. Jednak realną łączność generał utrzymywał jedynie z brygadą KOP „Kleck” oraz pułkiem KOP „Sarny”.
17 września około godziny piątej rano do dowództwa KOP dotarła wiadomość, że sowieckie wojska przeszły granicę i zaatakowały strażnice. „Nie tylko od chwili ogłoszenia ogólnej mobilizacji, lecz i do końca wojny kierownictwo KOP nie otrzymało ani jednej dyrektywy lub rozkazu, co mamy czynić w przypadku wojny z Niemcami lub wojny na dwa fronty” - wskazywał w doniesieniu Rueckemann. Przez cały ten czas Korpus Ochrony Pogranicza spełniał rolę odwodów, niezbędnych do formowania nowych jednostek wojskowych.
Niemniej na zapytania dowódców generał bez wahania wydał rozkaz organizowania obrony i okazania oporu przeciwnikowi, choć doskonale wiedział, że straż graniczna nie jest w stanie powstrzymać naporu Armii Czerwonej. Bardziej liczył na danie czasu jednostkom Wojska Polskiego rozmieszczonym na Polesiu na przygotowanie działań wojskowych przeciwko nowemu wrogowi. Jednak nie udało mu się nawiązać łączności z generałem Kleebergiem. Równocześnie do sztabu Grupy Operacyjnej „Polesie” wiadomość o sowieckim wtargnięciu dotarła od dowódcy brygady KOP, podpułkownika Różyckiego-Kołodziejczyka. Generał Kleeberg, który doskonale znał słabość i małą liczebność oddziałów straży, wydał rozkaz stawiania jak najdłuższego oporu, a w przypadku przegranej odstępowania na zachód. Z braku łączności, obydwa znaczące zgrupowania (KOP, liczącym prawie 7000 osób oraz zgrupowanie „Polesie”) działały niezależnie od siebie.
Żołnierze KOP, mimo przytłaczającej przewagi oddziałów Armii Czerwonej, stawili jej zdecydowany opór. I tak batalion „Ludwikowo” pod dowództwem kapitana Andrzeja Szumlińskiego, liczący 700 żołnierzy, z których 100 nigdy nie trzymało w rękach broni, prowadził bój do godziny 15:00 i nie oddał pozycji, póki nie otrzymał rozkaz wycofania się do Łunińca. Jego straty wyniosły 8 zabitych, 9 rannych; 7 trafiło do niewoli. W stronę Łunińca z zamiarem połączenia się z Brygadą „Polesie” przedzierał się przez lasy również batalion „Kleck”. Jednostki KOP były spychane na południe, nie straciły jednak wartości bojowej i poddawać się nie zamierzały.
Generał Kleeberg postanowił bronić się powierzonymi mu siłami do końca - rozwinął je w kierunku północnym, wykorzystując naturalne warunki terenu. W nocy z 17 na 18 września wydał ogólny rozkaz o obronie Polesia na linii Kobryń - Pińsk - Łuniniec. (...)
Ukraina ukochana
Również wojska Frontu Ukraińskiego przeszły granicę państwową i rozpoczęły marsz w głąb Polski. Ne terytorium Zachodniej Ukraina armia polska prawie nie okazała oporu z zasadniczej przyczyny - rozkazu marszałka Rydza-Śmigłego. Oddziały te miały także szansę na przejście do Rumunii. (...)
W pasie działania 6. Armii (17. Strzelecki i 2. Korpus Kawalerii - 80 834 żołnierzy, 630 dział i moździerzy, 675 czołgów) grupa szturmowa straży granicznej i czerwonoarmistów o 4:00 rano 17 września zdobyła most w Wołoczyskach. Pół godziny później artyleria 17. Korpusu Strzeleckiego zaatakowała obiekty wroga rozłożone na przeciwległym brzegu rzeki Zbrucz, wykorzystując zdobyty most i przeprawy. Po „zaliczeniu szkolenia w pokonywaniu przeszkód wodnych” jednostki 17. Korpusu (96. i 97. Dywizji Strzeleckie, 38. i 10. Brygady Czołgów) uformowały kolumny marszowe i ruszyły w stronę Tarnopola. Jednostki szybkie prześcignęły piechotę i już wieczorem 10. Brygada Czołgów (98 czołgów T-28 i 40 BT, 19 wozów pancernych) weszły do miasta. Nacierająca od północy 24. Brygada Czołgów (305 czołgów BT, 8 T-26, 28 wozów pancernych) pułkownika P. S. Fotczenkowa, wspólnie ze 136. Pułkiem Strzeleckim 97. Dywizji, przeszła przez Dobrowody i obchodząc Tarnopol od północnego zachodu około godziny 22:00 dotarła do jego zachodnich krańców, gdzie przystąpiła do oczyszczania ich z polskich jednostek.
Choć nie napotkano zorganizowanego oporu, nie obeszło się bez sporadycznej wymiany ognia. I tak kilku polskich żołnierzy wraz z dwoma oficerami ustawiło ckmy na wieży kościoła w centrum miasta i rozpoczęło obstrzał sowieckich wojsk. ,,Nieoczekiwanie z kościoła chlusnął po ulicy ogień z karabinów maszynowych - wspominał S. M. Sztemenko. - Zarżały konie, rozbiegli się ludzie. Odpowiedziano ogniem. Nie przerwano go aż do samego rana. Od czasu do czasy strzelanina rozlegała się to w jednym, to w drugim końcu miasta. W kościele znaleźliśmy całe zwały pustych łusek, ale tego, kto strzelał po ulicy, nie udało się schwytać. Mówiono, że był to ksiądz, który wyśliznął się przez ukryte wyjście”. (...)
RADOŚĆ ZWYCIĘZCÓW
Wkroczenie Armii Czerwonej do Polski oznaczało rozpoczęcie nowego etapu stosunków dyplomatycznych między Rzeszą a ZSRR, których głównym zadaniem było unikanie mogących zachodzić ,,nieoczekiwanych i przypadkowych zdarzeń''. Wieczorem 18 września w rozmowie z Schulenburgiem Stalin ,,jakoś tak nieoczekiwanie'' rzucił, że strona sowiecka ma wątpliwości, czy niemieckie dowództwo odprowadzi wojska ,,za linię, która była określona w Moskwie'' i czy generałowie zgodzą się na zwrot zdobytych terenów. Poseł potwierdził, że Niemcy ,,są zdecydowane wypełniać warunki moskiewskiej umowy'', a uczestniczący w rozmowie generał Koestring odpalił: ,,Niemieckie siły zbrojne wykonają tylko to, co rozkaże Fuehrer''. (...)
W Wołkowsku odbyły się rozmowy z przedstawicielami niemieckimi określające procedurę wycofania wojsk niemieckich z Białegostoku i przekazania miasta oddziałom 6. Korpusu Kawalerii. Od rana 22 września zdążał tam oddział czołowy 6. Dywizji Kawalerii dowodzony przez pułkownika I. A. Plijewa. Do Białegostoku oddział dotarł o godzinie 13:00 i już trzy godziny później Plijew „przyjął miasto”, a opuściła je niemiecka ariergarda. Marszałek-poeta A. I. Jeremienko nie wytrzymał i puścił wodze fantazji:
„Chodziło o to, że wkrótce powinny się gdzieś tam spotkać dwie armie: wyzwoleńcza Armia Czerwona i rozbójniczy, niemiecko-faszystowski Wehrmacht. Doszło do tego w Białymstoku. Hitlerowcy już weszli do miasta. Natomiast my (?) zaproponowaliśmy im opuszczenie go. Oni wyrazili na to zgodę (??), lecz postawili warunek - do Białegostoku najpierw miała przybyć drużyna wojsk sowieckich w składzie nie więcej niż 120 osób, natomiast nasze pozostałe jednostki miały wkroczyć tu dopiero po odejściu wojsk niemieckich.
Najpierw gubiliśmy się w domysłach: dlaczego Niemcy postawili taki warunek? Później zrozumieliśmy - obawiali się, że żołnierze hitlerowscy zobaczą ciepłe i przyjacielskie przyjęcie naszej armii, podczas gdy do nich mieszkańcy Białorusi odnosili się z nieskrywaną pogardą. (...) Gdy nasi kozacy weszli do miasta, nastąpiło to, czego hitlerowcy obawiali się i próbowali uniknąć. Słuch o wkroczeniu sowieckich wojsk migiem obiegł miasto. Dopiero co bezludne i martwe ulice wnet zapełniły się ludźmi, którzy potokiem ruszyli do centrum. Naszych towarzyszy otoczyły tysiące mieszkańców. Witano ich gorąco, obejmowano jak braci i wręczano kwiaty. Niemieckie dowództwo obserwowało ten obrazek z nieukrywanym rozdrażnieniem. Kontrast przyjęcia Wehrmachtu i naszej armii przez społeczeństwo nie tylko Białegostoku, lecz i innych miast ukazywał bezdenną przepaść, jaka dzieliła dwie armie, reprezentujące dwa różne państwa, dwa światy''. (...)
Interesujące i zagadkowe wydarzenia rozegrały się w Kobryniu. Wydana w 2002 roku kronika historyczna tych miejsc głosi, że po wycofaniu się 18 września Polaków „Mieszkańcy miasta spędzili niespokojną noc, czekając, że w każdej chwili faszyści wedrą się do ich domów. Jednak ranek przyniósł wiadomość, która niosła nadzieję: od wschodu nadciąga Armia Czerwona. Przez kilka dni w Kobryniu panowała anarchia (...) Z inicjatywy byłych członków KPZB, którzy podjęli się ochrony mieszkańców, zaczęto organizować oddziały samoobrony. Do nich przyłączyli się więźniowie obozu w Berezie Kartuskiej (...) Tak narodziła się Gwardia Robotnicza Kobrynia, która położyła koniec szabrownictwu i panice w mieście, zorganizowała ochronę ważniejszych obiektów. Oddziały kilkakrotnie musiały zmierzyć się z podejmowanymi przez dywersantów (?) próbami wysadzenia mostu kolejowego przez Muchawiec''. Wygląda więc na to, że Niemicy cały dzień walczyli o Kobryń, pobili Polaków, ale miasta już nie zechcieli zajmować. Pewnie zachwycali się widokami z drugiej strony rzeki. Nie wiadomo tylko, z czego wzięła się cała ta bijatyka? Niemieccy generałowie, choć „faszyści”, swoich żołnierzy potrafili oszczędzać i pod kule bez sensu nie wystawiali. Moskiewskie negocjacje o linii demarkacyjnej jeszcze się nie rozpoczęły. Cóż więc przeszkadzało niemieckiej 2. Dywizji Zmotoryzowanej w zajęciu Kobrynia? (...)
A tymczasem sowiecko-niemiecka przyjaźń kwitła w najlepszej. Wieczorem 27 września do Moskwy w celu ,,omówienia z rządem ZSRR zagadnień związanych z wydarzeniami w Polsce'' przybył Joachim von Ribbentrop. Na dwa dni przed jego przyjazdem Stalin i Mołotow oznajmili niemieckiemu ambasadorowi, że chcą złożyć dodatkowe propozycje związane ze sprawą polską. Rząd sowiecki zaproponował, jak to wyraził się Schulenburg, ,,dorzucić do niemieckiej porcji'' całe województwo lubelskie i część warszawskiego, leżące na zachód od rzeki Bug, czyli ustalić granicę na linii Curzona. W zamian Kreml poprosił o Litwę. Stalina korciło już, by ,,zabrać się za rozwiązanie problemu państw nadbałtyckich''. (...)
PÓŁNOCNO-ZACHODNIA GRANICA
Niepodległe państwa nadbałtyckie powstały w wyniku rozpadu rosyjskiego imperium, przegranej Niemiec i wydarzeń rosyjskiej wojny domowej.
Pierwsze próby tworzenia zarówno sowieckiej, jak i narodowej władzy zostały zdeptane obcasami armii kajzera, okupującej terytoria nadbałtyckie do wiosny 1918 roku. Zgodnie z postanowieniami pokoju brzeskiego, podpisanego przez bolszewików 3 marca, Rosji udało się wyjść w miarę cało z pierwszej wojny światowej, oddając w zamian część swoich terytoriów, m.in. Litwę, Łotwę i Estonię.
Bałtowie pod lufą pistoletu
Choć obydwie strony zobowiązały się do zachowanie ,,w ścisłej tajemnicy'' punktów dodatkowego protokołu o nieagresji, plotki o przeprowadzonym w Moskwie rozbiorze Europy Wschodniej powstały prawie od razu, wywołując zrozumiały niepokój władz państw nadbałtyckich. Z prośbą o wyjaśnienia zwrócono się natychmiast do przedstawicielstw dyplomatycznych Niemiec i ZSRR. Oczywiście hitlerowscy dyplomaci, podobnie jak ich sowieccy koledzy, zaprzeczyli istnieniu jakichkolwiek umów naruszających suwerenność państw nadbałtyckich. (...)
Formalnego pretekstu do politycznego nacisku dostarczył Sowietom incydent z polskim okrętem podwodnym ORP ,,Orzeł''. (...)
Równolegle z wykręcaniem rąk Estończykom, 27 września prowadzone były w Moskwie rozmowy z Niemcami, podczas których poruszono również sprawy państw nadbałtyckich. Ribbentrop, zorientowany już wcześniej w sowieckich propozycjach złożonych Estonii, i rozumiejąc, że ,,należy je oceniać jako pierwszy krok do rozwiązania problemu nadbałtyckiego'', poprosił sowieckie kierownictwo o informację, ,,kiedy i w jaki sposób ma ono zamiar kompleksowo uregulować te sprawy''. Zainteresował go pomysł Stalina o utworzeniu w Estonii ,,pod płaszczykiem traktatu o wzajemnej pomocy'' baz wojskowych, zapytał również, ,,czy rząd sowiecki zamierza powoli przejmować Estonię, a być może i Łotwę''. Na to pytanie Stalin odpowiedział twierdząco. (...)
28 września, gdy Ribbentrop lornetował baletnice z ,,Jeziora łabędziego'', z estońską delegacją dopracowywano teksty i ustalano miejsca bazowania sowieckiej floty. Największy sprzeciw Estończyków wzbudziła chęć Moskwy ulokowania swej bazy marynarki wojennej w samym Tallinie (...) Rząd estoński uważał, że dla obsługi i ochrony sowieckich lotnisk i baz całkowicie wystarczy 5 tysięcy wojskowych. Józef Wissarionowicz podał cyfrę 25 tysięcy, i to jako minimum, uzasadniając ją ,,po koleżeńsku'': ,,,Gdy będzie zbyt mało wojska, okrążycie je i zlikwidujecie''. Zaszokowało to nowo pozyskanych sojuszników Stalina: ,,To są obraźliwe sugestie. Podpisujemy umowę sojuszniczą, a wy rozmawiacie z nami, jak byśmy byli najgorszymi wrogami, którzy tylko szukają okazji do napaści''. (...)
Kolejnym punktami planu Stalina były Litwa i Łotwa.
29 września, ledwie pożegnawszy się z Ribbentropem, Mołotow wezwał do siebie litewskiego posła Ladasa Natkieviciusa i poinformował go, że należy podjąć bezpośrednie rozmowy dotyczące zagranicznej orientacji Litwy. (...)
18 października, o godzinie ósmej rano, po zakończeniu wzajemnych powitań, odegraniu hymnów państwowych i armatnich salutach, w ściśle wyznaczonych miejscach na granicy, z dwu kierunków, od strony Narwy i Peczory, wkroczyła do Estonii Armia Czerwona.
W odróżnieniu od wcześniejszych ,,stref stalinowskich wpływów'', Finlandia nie miała ochoty ,,na żadne zmiany'' - ani terytorialne, ani polityczne. Bezczelnie odrzuciła narzucany traktat o rozmieszczeniu na jej terytorium cudzoziemskich baz, jak też ,,sprawiedliwe żądania'' Kremla w rodzaju: ,,wycofać swoje wojska jak najdalej'' lub zamienić Przesmyk Karelski i Półwysep Rybacki na karelską tundrę. Zdenerwowany tym towarzysz Stalin postanowił zerwać stosunki dyplomatyczne oraz traktat o nieagresji i spuścić Finom pokazowe lanie. ,,Wkrótce - uprzedzała ,,Prawda'' w czołówce o intrygującym tytule 'Błazen w fotelu premiera' - Kajander będzie mógł sprawdzić w praktyce, że to nie marionetki fińskiego rządu, lecz obecne kierownictwa Estonii, Łotwy i Litwy, które podpisały z ZSRR traktaty o wzajemnej pomocy, są dalekowzrocznymi politykami''.
Как один Баграмян два фронта загубил
Последствия нашего поражения под Харьковом сказались в дальнейшем под Сталинградом. Размышляя над этим, еще и еще раз приходишь к выводу, насколько велика ответственность военачальника, принимающего решение на ту или иную операцию. Как необходимы здесь всесторонее знание противника и трезвая оценка своих сил, выбор места и времени для нанесения удара!
Генерал армии М.И. Казаков
В мае 1942 года одновременно с боями в Крыму развернулись активные военные действия в районе Харькова. Здесь к наступлению подготовились обе стороны.
Еще во второй половине марта Военный совет Юго-Западного направления — главком маршал С.К. Тимошенко, ЧВС Н.С. Хрущев, начальник оперативной группы генерал И.Х. Баграмян — обратился к Верховному Главнокомандующему с предложением провести наступательную операцию силами Брянского, Юго-Западного и Южного фронтов с целью разгрома противостоящих группировок врага и выхода на линию Гомель — Киев — Черкассы — Первомайск — Николаев. В результате Барвенково-Лозовской операции на стыке Юго-Западного и Южного фронтов советским войскам удалось глубоко вклиниться в расположение противника; к югу от Харькова образовался так называемый барвенковский или изюмский выступ глубиной до 90–100 км, откуда создавалась прямая угроза флангу и глубокому тылу основной немецкой группировки, оккупировавшей Донбасс и побережье Азовского моря. [212]
Тимошенко считал, что немцы на Юго-Западном направлении понесли серьезные потери в живой силе, вооружении и боевой технике и что без достаточно длительной передышки и получения крупных подкреплений из глубокого тыла они не в состоянии перейти к решительным действиям. Учитывая эти обстоятельства, маршал полагал, что если Ставка существенно подкрепит его направление разервами и техникой, то, предприняв ряд взаимосвязанных наступательных операций, он освободит от врага Харьков и Донбасс.
Для достижения поставленных целей штаб Тимошенко запросил в дополнение к имеющимся 92 дивизиям и 480 танкам еще полмиллиона бойцов и 1500 танков. Группа армий «Юг» на тот момент имела в своем составе 64 дивизии и 450 танков.
«Что же касается степени возможного усиления основных группировок противника... за счет резервов из глубины Германии, то наши прогнозы строились больше на догадках, нежели на реальных сведениях»,
- признает маршал Багрямян.
Чрезвычайно любопытно проходило 27 марта обсуждение плана в Кремле, куда Верховный вызвал для доклада командование Юго-Западного направления. По ходу дела Сталин прочитал присутствовавшим в кабинете двум маршалам и двум генералам лекцию по основам оперативно-тактического искусства.
«Сталин разъяснил нам, как надо использовать артиллерию при прорыве оборонительной полосы врага (между прочим, Тимошенко считался героем прорыва «линии Маннергейма», но, видимо, Главнокомандующий знает цену его талантам. - Авт.). .. не раз по ходу доклада и в процессе его обсуждения также разъяснял нам (!), как наилучшим образом использовать боевые качества пехоты, танков, авиации в предстоящих летних операциях Красной Армии», — вспоминает Баграмян.
Зачарованные познаниями вождя в военном деле, «полководцы» уехали из Кремля «во власти новых впечатлений», в очередной разубедившись, что «во главе наших Вооруженных Сил стоит не только выдающийся политический деятель современности, но также и хорошо подготовленный в вопросах военной теории и практики военачальник». [213]
Однако запрошенных Тимошенко резервов Сталин не дал: у него были более глобальные планы. Большая часть советских сил сосредоточивалась на Московском направлении, и для проведения столь крупномасштабного наступления на юге достаточного количества подготовленных войск просто не было. Через день штаб Тимошенко, несколько сократив размах операции, представил новый план, учитывавший принятое Ставкой решение о выводе Брянского фронта из состава Юго-Западного направления (как мы помним, для проведения самостоятельной операции в районе Курска). Но и переработанный план был отклонен по тем же соображениям.
Наконец, приняли удовлетворившее всех решение о более узкой операции, которую предполагалось провести только силами Юго-Западного фронта. Целью ставилось овладеть городом Харьков, затем произвести перегруппировку войск и ударом с северо-востока захватить Днепропетровск и Синельниково. Из резервов Ставки в распоряжение Тимошенко передавались 10 стрелковых дивизий, 26 танковых бригад, 18 артполков РГК. Сталин считал, что этого вполне достаточно для разгрома 6-й немецкой армии, а далее из Крыма навстречу Тимошенко должен был выступить фронт генерала Козлова, «разбивший Манштейна».
Командование Юго-Западного направления планировало нанести 2 удара по сходящимся направлениям на Харьков — с северо-запада, из района Волчанска, и с юга — с барвенковского выступа.
Первый этап операции предусматривал прорыв советскими войсками первых двух полос обороны, разгром тактических резервов противника и обеспечение ввода в прорыв подвижных групп. Общая глубина наступления — 20–30 км, продолжительность этапа — трое суток. [214] Второй этап намечалось осуществить в течение 3–4 суток с продвижением наступающих войск на глубину 24–35 км. В ходе его предусматривалось разгромить оперативные резервы врага, выйти главными силами ударных группировок фронта непосредственно на подступы к городу, а подвижными войсками завершить окружение и разгром харьковской группировки противника — 6-й армии Паулюса, силы которой оценивались в 13 дивизий, в том числе 1 танковую.
Из района Волчанска, обходя Харьков с севера и северо-запада, прорывались дивизии вновь сформированной 28-й армии генерал-лейтенанта Д.И. Рябышева. Принимая под свое командование свежую полнокровную армию в составе 13-й гвардейской, 244, 175, 169, 162 и 38-й стрелковых дивизий, 6-й гвардейской, 84, 90 и 6-й танковых бригад, генерал отметил, что ее бойцы «были вооружены автоматами, имели противотанковые ружья и противотанковую артиллерию. Артчасти были оснащены орудиями по штату». Впрочем, к началу операции все армии фронта при ставшем традиционным некомплекте личного состава вооружением и боевой техникой были обеспечены на 100%.
В качестве подвижной группы Рябышеву придавался 3-й гвардейский кавалерийский корпус генерал-майора В.Д. Крюченкина. Для обеспечения флангов ударной группировки в наступлении задействовалась часть сил соседних 21-й армии генерал-майора В.Н. Гордова и 38-й армии генерал-майора К.С. Москаленко. Всего северный «кулак» насчитывал 13 стрелковых и 3 кавалерийские дивизии, 8 танковых и 2 мотострелковые бригады.
С юга на Харьков предстояло наступать 6-й советской армии под командованием генерал-лейтенанта А.М. Городнянского — 253, 266, 1203, 411, 47, 337, 248 и 41-я стрелковые дивизии, 5-я гвардейская, 37, 38 и 48-я танковые бригады. Чтобы обеспечить его действия с юго-запада с Барвенковского плацдарма, на Красноград наносила удар армейская группа генерал-майора Л.В. Бобкина в составе 393 и 270-й стрелковых дивизий, 6-го кавалерийского корпуса и приданной ему 7-й танковой бригады. [215]
Для развития успеха на втором этапе в полосе 6-й армии в прорыв вводились 21-й и 23-й танковые корпуса, наносившие удар в общем направлении на Люботин. Во взаимодействии с 3-м кавкорпусом им предстояло завершить окружение харьковской группировки противника. При этом 21-й танковый корпус генерала Г.И. Кузьмина — 198, 199, 64-я танковые и 4-я мотострелковая бригады — должен был развивать наступление на Змиев и на пятый-шестой день овладеть Люботиным. К этому времени 23-й корпус генерала Е.Г. Пушкина — 6, 130, 131-я танковые, 23-я мотострелковая бригады — должен был выйти в район Валков. Общий состав сил южной ударной группировки: 10 стрелковых, 3 кавалерийские дивизии, 11 танковых и 2 мотострелковые бригады. В оперативном подчинении генерала Городнянского находились также 5-й и 55-й полки реактивной артиллерии.
Таким образом, в разгроме Паулюса предстояло принять участие двадцати трем стрелковым, шести кавалерийским дивизиям, девятнадцати танковым (925 танков) и четырем мотострелковым бригадам Юго-Западного фронта. Главный удар наносился с барвенковского выступа. Большинство танковых бригад — 560 танков — придавались стрелковым дивизиям и должны были использоваться для непосредственной поддержки пехоты в первом эшелоне. Правда, маршал Баграмян жалуется на то, что «половину из них составляли легкие танки устаревших типов и Т-60». Но это просто привычка такая у советских полководцев: раз наших бьют — значит техники либо мало, либо она плохая. Между тем все «легкие танки устаревших типов» были потеряны в 1941 году, а советская промышленность еще до начала войны полностью перешла на выпуск самых новейших машин. Отдельная танковая бригада образца 1942 года имела в своем составе 32 танка Т-34 и 21 танк Т-60 илиТ-70. [216] Что здесь составляет большую половину — посчитать нетрудно.
Маршал Москаленко, наоборот, вспоминает, что ознакомившись с данными о составе сил, которые планировалось привлечь к наступлению, «испытал чувство огромной радости. Впервые с начала Великой Отечественной войны мне предстояло участвовать в наступательной операции, в которой мы превосходили противника по численности в живой силе, по количеству артиллерии и танков, не уступали ему в авиации. Например, никогда не было на нашем фронте такого количества танков непосредственной поддержки пехоты».
Южному фронту активных задач не ставилось. Две его правофланговые армии должны были жесткой обороной обеспечить наступление Юго-Западного фронта на Харьков от возможных ударов противника на Барвенково с юга. 57-я армия генерал-лейтенанта К.П. Подласа в составе пяти стрелковых дивизий, усиленных тремя полками РГК и отдельным танковым батальоном, защищала 80-километровый фронт на южном фасе выступа. 9-я армия генерал-майора Ф.М. Харитонова — шесть стрелковых дивизий, одна стрелковая, 121-я и 15-я танковые бригады, пять артполков РГК — на южном и юго-восточном. Позади них располагался резерв командующего Южным фронтом: 5-й кавкорпус генерала И.А. Плиева и 12-я танковая бригада.
Кроме того, в случае необходимости боевые действия 57-й и 9-й армии могли поддержать резервные 2-й кавалерийский корпус, две стрелковые дивизии и 92-й тяжелый танковый батальон, размещенные на стыке двух фронтов.
Прорыв немецкой обороны и развитие успеха поддерживала вся фронтовая и армейская авиация Юго-Западного фронта — 656 самолетов; кроме того, для обеспечения наступления южной ударной группировки привлекались 233 машины из состава Южного фронта. [217]
Как видим, план советского командования в Харьковской операции преследовал решительные цели и обеспечивался серьезными силами. По мнению советских историков, существенным его недостатком являлось то, что район, из которого наносился главный удар, был выбран неудачно — фланг и тыл наступавших отсюда войск оказались очень уязвимыми. Враг, «готовившийся к нанесению главного удара на юге, считал одной из своих ближайших задач ликвидацию барвенковского выступа».
Но ведь эта опасность при планировании прогнозировалась, и только для прикрытия южной ударной группировки с фланга выделялось в общей сложности 15 стрелковых, 6 кавалерийских дивизий, 3 танковые, 1 стрелковая и 1 мотострелковая бригады, которым было приказано
«создать прочную оборону, развитую в глубину, с продуманной системой противотанковой защиты, с максимальным развитием инженерных сооружений, противотанковых и противопехотных препятствий и широким приспособлением к обороне населенных пунктов».
В директиве № 00275 от 28 апреля, подписанной Тимошенко, Хрущевым и Багрямяном, в частности, указывалось, что
«...возможна попытка противника ликвидировать барвенково-лозовский выступ и одновременно предпринять наступление в направлении Харькова, Купянска с целью выхода на основные коммуникации наших армий, действующих на внутренних крыльях фронтов Юго-Западного направления».
Другое дело, что эти приказы и директивы менялись по несколько раз в день, а советский план составлялся безотносительно к противнику; немцев Тимошенко в принципе считал неспособными к каким-либо активным действиям, а «прогнозы строились больше на догадках, нежели на реальных сведениях».
«Как это ни странно, Военный совет фронта уже не считал противника опасным, — вспоминает бывший командующий 38-й армией, — ... меня усиленно уверяли, что противостоящий враг слаб и что мы имеем все необходимое для его разгрома. Военный совет Юго-Западного направления был убежден в непогрешимости своей оценки сил противостоящего врага». [218]
Готовность к наступлению назначалась к исходу 4 мая, но из-за несвоевременного прибытия пополнения и поступления вооружения срок начала операции перенесли на 12 мая.
* * *
В это время немецкое командование для создания более благоприятных условий для летнего наступления готовилось, в свою очередь, к операции по ликвидации барвенковского выступа. 10 мая Паулюс представил фон Боку план «Фридрихус». Он должен был осуществляться наступлением его 6-й армии из района севернее Балаклеи и армейской группы Клейста (1-я танковая, 17-я полевая армии) из районов Славянска, Краматорска в общем направлении через Барвенково на Изюм. Цель операции — «срезать» барвенковский выступ, восстановить линию фронта по Северскому Донцу и овладеть плацдармами на восточном берегу в районе Изюма. Немецкие части пополнялись личным составом и техникой, из Франции перебрасывались новые пехотные и танковые дивизии.
При этом, в отличие от красных командиров, германские никогда не жалели сил на прочное удержание уже занятых рубежей и на совершенствование обороны. На Харьковском направлении главная полоса последней имела две-три позиции общей глубиной 6–7 км. Основу каждой из них составляли опорные пункты и узлы сопротивления, созданные вокруг населенных пунктов. Вторая оборонительная полоса была построена в 10–1 5 км от переднего края, тыловая — в 20–25 км по рубежу населенных пунктов Змиев, Чугуев, Липцы, Черемошное. Хорошо развитая система обороны и огневого взаимодействия позволяла Паулюсу держать весь фронт предстоящего советского наступления шестью пехотными дивизиями, остальные части находились на тыловых рубежах, готовые оказать поддержку на любом участке. [219]
К тому же от многочисленных перебежчиков немцы без всякой разведки знали подробности подготовки советского наступления. Например, командир одного из батальонов 294-й пехотной дивизии записывал в дневнике:
«Сегодняшний перебежчик принес сведения, что русские хотят наступать 15 мая. Ну, до этого времени мы будем готовы. Пусть тогда приходят...
...Сегодня у нас было целых 10 перебежчиков. Из них 8 азиатов и 2 русских. Последние принадлежали к инженерной разведке, которая имела задачу выяснить условия перехода Бабаки танками. В Молодовой уже построены штурмовые мосты для танков. Следовательно, мы с большой определенностью можем считаться с тем, что русские будут атаковать наш участок танками...
Сообщения о подготовке русского наступления усиливаются. Перебежчики нам приносят много существенных новостей — часто, может быть, преувеличенных, но в основном верных. Постройка мостов, их всего 7, и одна переправа указывают на то, что наступление будет произведено против нашего участка».
Это только на участке одного немецкого батальона! К тому же перегруппировка и сосредоточение советских войск велись без соблюдения мер секретности, маскировки и длились почти 30 суток.
Говорят, маршал Б.М. Шапошников, навсегда покидая Генштаб, просил Ставку воздержаться от Харьковской операции, считая ее рискованной и малоподготовленной. Но Сталин, по свидетельству Василевского,
«дал разрешение на ее проведение и приказал Генштабу считать операцию делом направления, т. е. — делом Тимошенко, и ни в какие вопросы по ней не вмешиваться...».
Что касается Тимошенко, то сей полководец с 2-классным образованием никогда ни в чем не сомневался и всегда был готов сражаться до последнего своего солдата. [220]
В канун наступления командующий созвал в Купянске совещание командиров; еще раз заверив их в слабости противника, он говорил о полном преимуществе своих армий — как в живой силе, так и в техническом обеспечении. На этом же совещании прозвучали слова:
«Уже одно то, что товарищ Сталин, наш великий друг и учитель, одобрил наступательные планы фронта, может служить верным залогом в предстоящем успехе нашего наступления !»
Итак, высочайшее одобрение получено — какие могут быть сомнения?
«...во всех частях и подразделениях армий фронта поздно вечером 11 мая были проведены митинги, партийные и комсомольские собрания, на которых боевые задачи войск были доведены до сознания каждого бойца. Приказ о переходе к активным боевым действиям был встречен с большим воодушевлением», — пишет Баграмян.
Предстоящее наступление гордо именовалось «операцией по полному и окончательному освобождению Украины от немецко-фашистских захватчиков».
«Дух оптимизма... витал на командном пункте фронта», — вспоминает Москаленко.
Наступление войск ударных группировок Юго-Западного фронта началось в 7.30 утра 12 мая, за 6 дней до начала запланированной немцами операции «Фридрихус», после часовой артиллерийской подготовки.
На северном участке были брошены в бой в первом эшелоне 11 стрелковых дивизий при поддержке 7 танковых бригад и 20 артиллерийских полков РГК. Буквально сразу выяснилось, что значительное число огневых точек противника подавить не удалось, кроме того,
«их оказалось намного больше, чем предполагалось, и это была первая неожиданность для наших войск. [221] В результате стрелковые подразделения и танки первых эшелонов были встречены плотным огнем».
Легкой победы не получалось, немецкую оборону пришлось прогрызать. Тем не менее к концу дня фланговые 21-я и 38-я армии прорвали главную полосу и продвинулись на 6–10 км. Менее успешно наступала «ударная» армия Рябышева, которой удалось вклиниться в оборону противника лишь на 2 км, при том что здесь на одну наступающую дивизию приходилось 2,5 км фронта прорыва, количество орудий и минометов на 1 км составляло 59,5 единицы, танков — 12. Окрыленный своим успехом, генерал Москаленко предложил передать подвижную группу 38-й армии, но штаб фронта решил, что все и так складывается удачно: фланги Рябышева надежно обеспечены и теперь ему ничто не мешает «переть» прямо на Харьков. Надо сказать, войскам трех советских армий противостояли в этот день 79-я и 294-я пехотные дивизии и один пехотный полк 71-й дивизии противника.
Благоприятно складывались дела и у южной ударной группировки. Шесть советских дивизий при поддержке 200 танков и 14 полков РГК к полудню сломили сопротивление двух немецких пехотных дивизий и бригады венгров. Во второй половине дня на Красноградском направлении в прорыв был введен 6-й кавкорпус с приданной ему танковой бригадой. К вечеру войска Городнянского и Бобкина на 40-километровом участке вклинились в глубь немецкой обороны на 12–15 км, достигнув второго оборонительного рубежа, созданного на возвышенном западном берегу реки Орель. Немцы бросили сюда все, что было под рукой, в том числе трофейные команды и строительные подразделения, а генерал Городнянский начал выдвижение двух дивизий второго эшелона. Танковые корпуса оставались на месте, хотя находились уже в 35 км от линии фронта.
Продвижению советских войск благоприятствовало практически полное отсутствие у противника авиации. [222] Основные силы 4-го воздушного флота были задействованы в это время гораздо южнее, помогая Манштейну громить Крымский фронт. Поэтому советская авиация работала в условиях чистого неба, обеспечивая прикрытие и поддержку обеих ударных группировок. Анализируя итоги первого дня боев, Тимошенко и его штаб пришли к выводу, что в целом наступление развивается по плану.
Генерал Паулюс, оценив обстановку, начал перегруппировку своих сил. На южный участок он направил один пехотный полк 113-й дивизии, одновременно из Харькова против 38-й армии начали выдвижение 3-я и 23-я танковые дивизии (у Паулюса их оказалось две) и три полка пехоты. Из Крыма под Харьков началась переброска воздушных эскадр Рихтгофена.
13 мая советское наступление продолжалось. На южном участке фронт прорыва был расширен до 55 км, а глубина достигла 25–50 км. Сопротивление противника здесь стало заметно ослабевать, создались благоприятные условия для ввода подвижной группы. Стремительный и мощный удар двух танковых корпусов — около 300 машин — мог оказаться именно сейчас весьма эффективным. Однако командование ЮЗФ, введенное в заблуждение данными собственной разведки о сосредоточении в районе Змиева крупной танковой группировки противника, решило придержать корпуса в рукаве и ввести их в прорыв с выходом стрелковых дивизий на рубеж реки Берестовая, до которой предстояло еще пройти с боями 15 км.
На севере 28-я армия преодолела главную полосу вражеской обороны и вышла на подступы к Харькову, на линию высот, обступающих город с востока. Войска Москаленко в первой половине дня продвинулись еще на 6 км. С этого момента советский «график» начал ломаться. В 13 часов немцы, сосредоточив в течение ночи и первой половины дня две подвижные группировки, нанесли удар с двух сторон по стыку 38-й армии с ее правым соседом. [223] В одну группу вошли 3-я
танковая дивизия и два полка пехоты, вторую составили 23-я танковая дивизия и один полк пехоты. «Такого сильного удара массы танков с пехотой... ударная группа 38-й армии не выдержала» и оказалась отброшенной на исходные позиции.
Чтобы вовсе не потерять выгодный плацдарм на западном берегу Северского Донца, Тимошенко приказал из резерва 28-й армии перебросить к Москаленко 162-ю стрелковую дивизию и 6-ю гвардейскую танковую бригаду. В итоге «ударная группа» одной только 38-й армии составила 5 стрелковых дивизий, 4 танковые и 1 мотострелковую бригады, около 200 танков, свыше 500 орудий и минометов, прикрываемых с воздуха 100 самолетами. Поэтому
«несмотря на многократное (?) численное превосходство (?) противника (который наносил контрудар тремя дивизиями с примерно 300 танками. - Авт.), воины 38-й армии оказали ему стойкое сопротивление, — сообщает официальная история армии, — и уничтожили за один день 139 танков».
Прямо с утра 14 мая — так утверждает Баграмян — германская авиация захватила господство в воздухе, стоило прибыть на театр военных действий 3-й истребительной эскадре. В дальнейшем немцы довели количество самолетов до 580 (в том числе 180 истребителей, 310 бомбардировщиков, 90 разведчиков).
889 советских самолетов (350 истребителей, 85 штурмовиков, 444 бомбардировщика, 10 разведчиков) ничего не смогли реально противопоставить такому «подавляющему превосходству» противника.
Армия Москаленко в этот день «прочно закрепилась» и более всего была озабочена сохранением стыка с соседом, куда продолжали бить две немецкие танковые дивизии. Войска 21-й армии топтались на месте, укладывая солдат в лобовых атаках на укрепленные пункты и высотки, обороняемые 79-й пехотной дивизией. Дошло до того, что главкому пришлось «не без назидания» объяснять генералу Гордову, что узлы сопротивления противника не надо брать в лоб, их необходимо блокировать и обходить, всеми силами форсируя наступление. [224] Дивизии Рябышева продвинулись еще на 6–8 км и вышли к тыловому рубежу немецкой обороны, проходившему по рекам Харьков и Муром.
По плану операции наступил момент ввода в прорыв подвижной группы, состоявшей из 3-го кавкорпуса и 38-й стрелковой дивизии. Но из-за плохой организации управления эти соединения не успели сосредоточиться на исходном рубеже. Штабы соединений и штаб Тимошенко находились в отдалении от передовой — иногда их разделяли 20–30 км и более, радиосвязь работала безобразно, позывные частей перепутались,
«и в этой общей сумятице всеобщего воодушевления мало кто догадывался, что управление войсками уже потеряно».
Тем временем с юга 6-я советская армия вышла на рубеж, отстоящий не более чем на 35–40 км от южных предместий Харькова.
Между тем отсутствие активных действий на других участках фронта и возвращение Рихтгофена позволило немецкому командованию беспрепятственно перебрасывать к местам прорыва свои резервы. Командир 6-го кавкорпуса генерал Носков сообщил, что на Красноградском направлении противник ввел еще один полк, «теперь уже конников контратаковали два пехотных полка (!)». Интересно, что наши мемуаристы, оперируя с советской стороны дивизиями, корпусами и сотнями танков, подсчитывают каждый немецкий полк. Видимо, не зря, если три кавалерийских дивизии и танковая бригада отражают атаки двух германских пехотных полков.
Утром 15 мая Паулюс ввел в бой против 21-й армии 168-ю пехотную дивизию, переброшенную на автомашинах из Белгорода. На юге после упорных боев немцы отошли на западный берег реки Берестовой и взорвали мосты. К исходу дня из Полтавы на этот рубеж прибыла свежая 305-я дивизия. Таким образом, 4 дня войскам генералов 16роднянского и Бобкина противостояли 3 пехотные дивизии противника. [225]
Два последующих дня бои северной советской группировки носили в основном оборонительный характер. Немцы оказывали «бешенное сопротивление... предприняв несколько остервенелых контратак». Еще один штамп: «наши» сражаются героически, «враги» — остервенело. 17 мая «для отражения продолжающегося натиска на 28-ю армию» генерал Рябышев был вынужден ввести в сражение основные силы 3-го гвардейского кавалерийского корпуса. Теперь северная группа израсходовала все свои резервы, и 17 советских дивизий и 8 танковых бригад «героически» сдерживают «остервенелого» врага — пять пехотных и две танковые дивизии.
На юге возможность ввести в бой подвижную группу появилась только к вечеру 16 мая, когда 266-я дивизия полковника А.А. Таванцева переправилась через Берестовую и захватила плацдарм. Но из-за позднего паводка река сильно разлилась, а широкая заболоченная пойма, вязкие берега и дно делали ее серьезным препятствием для танков. Нужно было восстанавливать мосты, и генерал Городнянский отложил ввод танковых корпусов до утра. В это же время группа Бобкина форсировала реку и охватила с трех сторон Красноград. Немцы тем не менее четырьмя пехотными дивизиями еще удерживали свой последний рубеж.
Наступление левого крыла Юго-Западного фронта действительно поставило войска Паулюса в тяжелое положение. Но, с другой стороны, немецкое командование, имевшее достаточные силы для наступления, быстро оценило благоприятные стороны создавшегося положения. Гальдер убедил Гитлера, что армейская группа Клейста может нанести русским контрудар и тем самым превратить оборонительное сражение в победу германского оружия. Фюрер приказал Клейсту выдвинуть свою танковую армию на ударные позиции против южного фаса барвенковского выступа.
С 13 по 16 мая в полосу действий 57-й и 9-й советских армий были выдвинуты крупные силы, сведенные на этом участке в два армейских и один моторизованный корпус. [226] 3-й мотокорпус имел в своем составе 5 дивизий, в том числе 14-ю танковую и 60-ю моторизованную. Главные силы этого соединения сосредоточились на 20-километровом участке Петровка, Хромовая Балка. 44-й армейский корпус в составе четырех пехотных и 16-й танковой дивизии занял позиции в районе Былбасовка, Соболевка. Западнее разместился 52-й корпус, из двух пехотных дивизий и 500-го штрафного батальона.
Советская разведка проглядела подготовку группы Клейста. О ее существовании, конечно, знали и даже поднимали вопрос о потенциальной опасности «краматорской группировки противника», но рассматривали его в чисто умозрительной плоскости. Как свидетельствует маршал Москаленко, при планировании Харьковской операции армейская группа Клейста по существу не принималась в расчет,
«с ее стороны, по мнению командования 57-й и 9-й армий, разделяемому штабом фронта и направления, нельзя было ожидать активных действий в ближайшее время, тем более в направлении на север».
Соответственно — и не ожидали.
С учетом того, что «нет реальной угрозы» со стороны противника в полосе действий правого крыла Южного фронта на Барвенковском направлении, войскам Юго-Западного фронта было приказано 17 мая продолжить наступление на Харьков. На левом ударном крыле войска 6-й армии ночью восстановили на Берестовой разрушенные мосты, и с утра командующий начал вводить в действие 21-й и 23-й танковые корпуса. Танки вклинились в немецкую оборону на 12–15 км и в районе станции Власовка перерезали железную дорогу Харьков — Краснодар. Группа Бобкина продолжала биться за Красноград, она далеко оторвалась от тыловых баз и начала ощущать нехватку боеприпасов. Никто еще и не подозревал, что сражение уже проиграно. [227]
Удар группы Клейста оказался для 9-й армии и командования Южного фронта совершенно неожиданным, хотя именно отражение этого удара являлось единственной задачей генералов Малиновского, Харитонова и Подласа. На рассвете 17 мая после полуторачасовой артподготовки немцы перешли в наступление в полосе 9-й армии на двух направлениях: из района Петровки — на Барвенково и со стороны Славянска — на Долгенькую. Уже к 8 часам утра советская «оборона» была прорвана на обоих направлениях на глубину 6–8 км.
Германская авиация разбомбила вспомогательный пункт управления и узел связи армии в Долгенькой, здесь же проходил «прямой провод» от Малиновского к Подласу — так что и с 57-й армией у штаба фронта связи больше не было. Командарм-9 к полудню перехал на основной КП в Каменку, но и там враги «оборвали провода», а радиосредств не хватало, и генерал Харитонов вовсе перебрался на восточный берег Донца. Штаб 9-й армии потерял управление войсками, а вверенные его заботам части вынуждены были вести бои изолированно, без взаимодействия между собой и с резервами армии и фронта.
Здесь самое время остановиться и задаться вопросом, а где, собственно, созданная красными командирами «прочная оборона, развитая в глубину...» и прочая? Ведь совсем рядом немецкая пехота демонстрирует, что закопавшись хорошенько в землю одной дивизией можно успешно держать оборону против трех-четырех дивизий противника, и никакими танками эту пехоту из земли не выкуришь. Конечно, по числу бойцов советская дивизия уступала германской, но плотность немецкой обороны под Харьковом составляла 20–25 км на дивизию, в иных местах и поболее. У генерала Харитонова одна дивизия держала в среднем 10 км фронта, это не считая находившегося у него в тылу кавалерийского корпуса Плиева и трех танковых бригад. [228]
Все дело в том, что хотя на создание своих оборонительных рубежей противники потратили одинаковое время, подход у них к этому делу был разным. Развитую во всех отношениях оборонительную полосу советские войска так и не построили — фактически она представляла собой систему опорных пунктов и узлов сопротивления, слабо оборудованных в инженерном отношении. На всем 170-километровом фронте обороны 9-й и 57-й армий было установлено всего 11 км проволочных заграждений, противотанковые заграждения не создавались вовсе. Общая глубина этого убожества не превышала 3–4 км. Никаких промежуточных и тыловых рубежей не существовало.
Но и это не самое главное. Генерал-лейтенант инженерных войск И.П. Галицкий оставил замечательные воспоминания, в которых вполне справедливо указывал:
«Хорошо известно, что без войск любой подготовленный, самый совершенный оборонительный рубеж не имеет практической ценности. Это не более, чем местность, изрытая окопами, противотанковыми рвами, с разбросанными на большом пространстве оборонительными сооружениями. Лишь с занятием его войсками он превращается в грозную преграду для врага».
Оборона 9-й советской армии и была этим рубежом «без войск», как, впрочем, и без окопов и рвов. По инициативе генерала Харитонова, одобренной командующим фронтом, его войска вовсе не оборонялись, а с 7 по 15 мая проводили свое собственное маленькое наступление с целью овладеть сильным укрепленным узлом сопротивления в районе Маяков. И так увлеклись, что к осуществлению этой затеи постепенно были привлечены значительные силы, в том числе почти все армейские резервы и 5-й кавкорпус, составлявший резерв фронта (!) — те самые резервы, которые по плану предназначались для ликвидации возможного прорыва противника на Барвенковском направлении. При этом Тимошенко и Хрущев знали о самодеятельности своих подчиненных, но не сочли нужным ограничивать инициативу столь опытных в военном деле товарищей, как Малиновский и Харитонов. [229]
В итоге операция в районе Маяков провалилась, советские соединения понесли большие потери (численный состав дивизий сократился до 5–7 тыс. человек, по сути, это были уже разбитые дивизии) и к моменту перехода в наступление группы Клейста занять оборону не успели.
Пресловутая «активная оборона» на деле вновь обернулась «фиктивной обороной». К 17 часам немцы взяли Барвенково, к вечеру — продвинулись на 20–25 км. Нависла угроза над тылами 57-й армии и всей ударной группировки Юго-Западного фронта. Командование Южного фронта, потеряв связь с подчиненными войсками, более или менее разобралось в обстановке и сообщило ее главкому только к исходу дня. Таким образом, лишь вечером 17 мая штаб направления получил информацию о мощном ударе противника на южном фасе барвенковского выступа. К этому времени Клейст своим танковым кулаком не только завершил прорыв тактической обороны, но и добился успехов оперативного значения.
Сразу же после получения тревожных сообщений маршал Тимошенко известил Ставку Верховного Главнокомандования и попросил укрепить Южный фронт резервами. Москва выделила одну стрелковую дивизию и две танковые бригады и разрешила перебросить еще одну дивизию с Ворошиловградского направления, но прибыть в район боевых действий они могли не ранее 20–21 мая. Правда Тимошенко, по словам маршала Г.К. Жукова, не сообщил о том, что создалась реальная угроза окружения его армий. И вообще «Военный совет Юго-Западного направления большого беспокойства не проявил…». Сложившаяся ситуация требовала срочно сворачивать наступательную операцию Юго-Западного фронта и совместно с Южным фронтом заняться ликвидацией прорыва немецкой группировки. [230] Но штаб направления не имел реального представления об обстановке, не смог правильно оценить силы и намерения противника, наступавшего в полосе 9-й армии
Исполнявший обязанности начальника Генерального штаба генерал А.А. Василевский внес в Ставку предложение о немедленном прекращении наступления. Верховный после телефонных переговоров с Военным советом Юго-Западного направления, заявившем о намерении продолжать успешно начатую операцию и одновременно принять меры по отражению краматорской группировки противника, отклонил предложение Генштаба.
В итоге Тимошенко подчинил Южному фронту 2-й кавалерийский корпус полковника Г.А. Ковалева и приказал генералу Малиновскому силами двух кавкорпусов, двух стрелковых дивизий и трех танковых бригад 57-й и 9-й армий нанести контрудар по прорвавшемуся противнику и восстановить положение. Одновременно из резерва главкома выдвигалась 343-я стрелковая дивизия и 92-й тяжелый танковый батальон с задачей занять оборону на южных подступах к Изюму. Остальным войскам Юго-Западного фронта было приказано продолжать наступление на Харьков.
18 мая кризис в полосе 9-й армии продолжал обостряться. Приказ Тимошенко о нанесении контрудара войска Южного фронта выполнить не смогли. Ко времени его получения корпус генерала Плиева уже полностью втянулся в оборонительные бои и не имел возможности сосредоточить силы на одном направлении, корпус Ковалева был отброшен 60-й мотодивизией, штаб генерала Харитонова полностью потерял управление своими дивизиями, а штаб Малиновского не имел связи ни с Харитоновым, ни с кавкорпусами. Немцы с утра нарастили удар из Барвенково, сломили сопротивление 5-го кавкорпуса и 51-й стрелковой дивизии и уже к 10 часам овладели Каменкой и южной частью Изюма. Разбитые части 9-й армии начали разрозненно отходить на рубеж Северского Донца, а танки Клейста стали продвигаться на запад вдоль правого берега реки. [231]
В Москве Василевский снова предложил остановить Харьковскую операцию и повернуть ударную группировку на юг для отпора врагу. И вновь это предложение было отклонено после того, как Сталин переговорил с Тимошенко. Много лет спустя в известном докладе на XX съезде партии Хрущев утверждал, что именно Сталин упорно отказывался дать разрешение войскам Юго-Западного фронта выйти из-под удара и перейти к обороне.
А пока и Хрущев, и Тимошенко бодро рапортовали, что отвлекать основные силы б-й армии и группы Бобкина для отражения удара Клейста нет никакой необходимости. Во всяком случае, в боевом донесении командования Юго-Западного фронта, подписанном Тимошенко, Хрущевым и Баграмяном, ни слова ни сказано о необходимости прекратить наступление на Харьков. Войска южной ударной группировки, по выражению Москаленко, «сами лезли в мешок, в пасть к врагу».
Только во второй половине дня 19 мая Тимошенко принял запоздалое решение приостановить наступление 6-й армии, закрепиться на достигнутых рубежах, вывести из боя основную группировку войск и концентрическим ударом 6, 57, 9-й армий разгромить прорвавшегося в их тылы противника.
Вновь созданной армейской группе, в которую включалась и группа Бобкина, под командованием генерал-лейтенанта Ф.Я. Костенко в составе пяти стрелковых дивизий, 6-го кавалерийского корпуса и трех танковых бригад была поставлена задача прочной обороной достигнутых рубежей обеспечить с запада наступление войск 57-й и 6-й армий.
Армии Городнянского в составе пяти стрелковых дивизий, двух танковых корпусов и 37-й отдельной танковой бригады надлежало, прикрывшись рекой Северский Донец с севера, главные силы скрытно развернуть к утру 21 мая на рубеже Большая Андреевка, Петровское и нанести удар в общем направлении на восток. [232]
57-я армия получила задачу, прикрываясь частью сил с запада, тремя стрелковыми дивизиями, одной танковой бригадой и 2-м кавалерийским корпусом ударить по флангу прорвавшейся группировки противника в обход Барвенкова с юга.
9-й армии предписывалось, сдерживая противника на рубеже реки Северский Донец, наступать основными силами из района Студенки на запад. Кроме того, навстречу войскам, выходящим из окружения, предстояло нанести удар группе, которую возглавил заместитель командующего 38-й армией генерал-майор ГИ. Шерстюк. В составе одной стрелковой дивизии и трех танковых бригад она должна была наступать с востока в направлении Чепель, Лозовенька, а четыре левофланговые дивизии генерала Москаленко — нанести удар на Змиев. В общем, наступают абсолютно все!
«Ничего не скажешь, — пишет маршал Москаленко, — замысел был смелый, и представлялся он авторам простым и реальным. На деле все обстояло не так просто. Прежде всего необходимо было в ограниченное время произвести перегруппировку больших масс войск, разбросанных на большом пространстве. А мы... тогда еще не умели делать это должным образом».
Довольно странно звучат такие по-детски непосредственные объяснения своих военных неудач. Тот же Москаленко учился военному делу более двадцати лет, дослужился до генерала, участвовал в Финской кампании, в Отечественной войне — с первого дня на фронте (а год здесь засчитывается за три), командовал полком, бригадой, корпусом. И вот выясняется, что «еще не умеет» и «не хватает опыта». Генерал Паулюс, напротив, — штабист, никогда ничем не командовавший (короткое время «руководил» экспериментальным моторизованным батальоном), назначение в 6-ю армию получил 18 января 1942 года — и все умеет делать «должным образом». [233]
Сколько же надо учиться нашим полководцам? Может, сначала лучше получить образование, а потом уж браться командовать армиями и фронтами? Немцы-то, оказывается, все это время «...бешено рвались вперед. А мы словно рассчитывали, что они останутся на уже занятых ими позициях на период перегруппировки наших войск». Выполнять распоряжения главкома начали в ночь на 20-е, да и то лишь те, до кого оно дошло.
Клейст между тем продолжал «резать» основание барвенковского выступа. 21 мая, измотав и обескровив северную советскую группировку, Паулюс перебросил 3-ю и 23-ю танковые дивизии на северный фас. На следующий день они форсировали Северский Донец и начали движение к югу. 22 мая германские ударные группы соединились в 10 км южнее Балаклей, перерезав последние коммуникации, связывавшие войска 6-й и 57-й армий с тылом. Капкан захлопнулся, в окружении оказалось более четверти миллиона советских солдат и офицеров.
Поскольку на действия наших частей и соединений отрицательно влияло отсутствие единого командования, маршал Тимошенко принял решение войска 6-й, 57-й армий и армейской группы Бобкина свести воедино под единым командованием генерала Костенко. Главной задачей этой южной группы войск, как ее назвали, было ударом на Савинцы прорвать кольцо окружения и выйти на левый берег Северского Донца. Одновременно с этим войска левого крыла 38-й армии, усиленные сводным танковым корпусом — это прибыли свежие бригады из резерва Ставки, получили приказ наступать навстречу частям, прорывающимся из окружения.
В ночь на 24 мая спешно производилась перегруппировка и сосредоточение войск. Но утром немцы опять нас опередили, возобновив наступление на широком фронте, стремясь расширить пробитый коридор и расчленить окруженную группировку на отдельные, изолированные друг от друга части. [234] Попытка деблокировать их извне силами 38-й армии также не удалась. До 29 мая советские соединения вели борьбу в окружении при полном господстве противника в воздухе, нехватке горючего, боеприпасов и продовольствия. Лишь небольшим группам удалось просочиться на восточный берег Донца — из окружения вышли всего около 22 тыс. человек.
В боях погибли генералы Ф.Я. Костенко, К.П. Подлас, А.Ф. Анисов, А.М. Городнянский, А.И. Власов, Л.В. Бобкин, З.Ю. Кутлин и др. Основные силы 20 стрелковых, 7 кавалерийских дивизий и 14 танковых бригад оказались либо уничтожены, либо пленены. Потери на конец мая, по неполным советским данным, составили почти 280 тыс. человек (из них 171 тыс. — безвозвратно), 652 танка, 1646 орудий, 3278 минометов. Немцы раструбили о захвате 240 тыс. пленных, 2026 орудий, 1249 танков, сами потеряв при этом не более 20 тысяч у битыми и ранеными. Фюрер наградил Паулюса Рыцарским крестом и послал поздравление, в котором выражал «восхищение успехом 6-й армии, сумевшей разгромить численно превосходящего противника».
Одновременно с ликвидацией барвенковского выступа северо-восточнее Харькова на Волчанском направлении немцы окончательно обескровили войска Рябышева и Москаленко. Разбитые дивизии 28-й и правого фланга 38-й армий вернулись в те же окопы, откуда 12 мая начинали свое наступление. При этом, по утверждению генерала армии С.М. Штеменко, 28-й армии «угрожало окружение, и она отходила, можно сказать, неорганизованно, так как управление войсками было потеряно». Командовавший в ту пору 226-й стрелковой дивизией генерал А.В. Горбатов меланхолично отметил: «Вторая половина мая прошла для нас в обороне и безрезультативных попытках взять высоту 199,0».
«Для запланированного немецкого наступления, — резюмирует Типпельскирх, — попытка русских помешать ему была только желанным началом. [235] Ослабление оборонительной мощи русских, которого было не так-то легко добиться, должно было существенно облегчить первые операции».
* * *
Докладывая Верховному Главнокомандующему об итогах операции, неразлучная троица (Тимошенко, Хрущев и Баграмян) всю вину за ее провал, как водится, возложила на своих подчиненных:
«Поражение 9-й армии в значительной мере явилось результатом несостоятельности командования этой армии для управления войсками в сложных условиях (курсив наш.- Авт. ]. Разведка всех видов 9-й армии и Южного фронта своевременно не вскрыла готовящегося удара и этим лишила командование возможности принять дополнительные меры для отражения удара противника по 9-й армии.
...Командование армий и часть командиров корпусов и дивизий со своими штабами оказались несостоятельными руководить войсками в сложных условиях боя (курсив наш.- Авт.). Как правило, руководящий командный состав армий, корпусов и дивизий в ответственные моменты операций и боя не руководил соединениями войск, а разъезжал по подразделениям. Так происходило в группе генерала Костенко и 6-й армии в период полуокружения и окружения, когда командующий армией уезжал в одну дивизию, член Военного совета — в другую, а начальник штаба — в третью.
Примерно этому же порядку следовало командование корпусов и дивизий.
Таким образом, централизованное управление целыми соединениями терялось и этим срывались намеченные действия. Нужно учесть, что все это происходило в самый напряженный момент обстановки, когда требовалось приложить максимум усилий по нацеливанию частей армий на выход из окружения и организации взаимодействия между родами войск на поле боя». [236]
Никудышные достались нашему триумвирату войска. В результате «хорошо задуманное и организованное наступление на Харьков оказалось не вполне обеспеченным от ударов противника на Барвенковском направлении».
«Все прекрасно было в бане, только не было воды».
В целом все написанное в докладе соответствует действительности, за исключением одного дополнения: в списках «несостоятельных» командиров первыми по праву должны были бы стоять фамилии и должности самих подписантов, так замечательно все задумавших и организовавших.
Кстати, а где было «в период полуокружения и окружения» командование фронта и направления? Из дневника маршальского адъютанта видно, что 22 и 23 мая, т. е. «в самый напряженный момент обстановки, когда требовалось приложить максимум действия для нацеливания частей», Тимошенко находился не в штабе, откуда должен был руководить войсками, а в 38-й армии и на переправах через Северский Донец. У Тимошенко вообще прослеживается такая привычка: в кризисных ситуациях бросать управление и уезжать на природу. Самое замечательное, что здесь же «встретили командующего Южным фронтом Малиновского». И вот два командующих фронтом «управляют» переправой у Ивановки! Снова согласимся с содокладчиками:
«Такое самоустранение от руководства войсками армии в целом окончательно приводило к потере управления войсками и порождало стихийность в боевых действиях на поле боя (курсив наш.- Авт. }».
Когда умер Сталин, а Хрущев стал во главе Коммунистической партии и Советского правительства, появилась возможность валить все «на начальство». Да что там, можно было самому диктовать историю. Под пристальным вниманием генсека появилась на свет 6-томная «История Великой Отечественной войны Советского Союза», в которой о харьковских событиях рассказывается следующее:
«Военный совет Юго-Западного направления принял решение прекратить дальнейшее наступление на Харьков и, быстро перегруппировав войска, создать сильную группу для отражения контрудара группы «Клейст». Ставка Верховного Главнокомандования не утвердила это отвечавшее обстановке решение и потребовала... силами Юго-Западного фронта продолжать наступление на Харьков, а 9-й и 57-й армиям Южного фронта и имевшимися на этом направлении резервами отразить контрудар противника». Далее сообщается, что прозорливый член Военного совета Н.С. Хрущев «с решением Ставки не согласился... обратился непосредственно к Верховному Главнокомандующему с предложением немедленно прекратить наступление на Харьков (курсив наш.- Авт. ], а основные усилия Юго-Западного фронта сосредоточить для отражения контрудара противника. Но Ставка настаивала на выполнении ранее отданных приказов».
В редакционную комиссию фундаментального труда очень естественно вписался закадычный друг Баграмян.
После брежневского переворота советская историческая наука доказала, что главным полководцем войны был герой Малой земли, а с Хрущевым в ходе Харьковской операции Верховный Главнокомандующий ни разу «непосредственно» не общался и вообще мнение его по военным вопросам не ценил ни в грош. Уже будучи на пенсии, Никита Сергеевич в своих «Воспоминаниях» обиделся на маршала Василевского — это он, оказывается, неправильно информировал Сталина:
«...безусловно, не смогу обойти своего разговора с Василевским. Он произвел на меня тогда тяжелое впечатление. Я считал, что катастрофы, которая разыгралась под Барвенково, можно было бы избежать, если бы Василевский занял позицию, которую ему надлежало занять. Он мог занять другую позицию, но не занял ее и тем самым, считаю, приложил руку к гибели тысяч бойцов Красной Армии в Харьковской операции... Василевский, поступив неправильно, не выполнил своего долга воина и не пошел с докладом к Сталину во время Харьковской операции». [238]
Но это будет после.
Пока же для сталинских «братьев и сестер» Совинформбюро состряпало очередную брехню под названием «О боях на Харьковском направлении». Сообщалось, что советское наступление на харьковском направлении было предпринято с целью сорвать германское наступление на Ростов, о котором своевременно узнало наше командование. При этом захват Харькова «не входил в планы», и теперь, после двух недель боев, «можно сказать, что основная задача, поставленная Советским Командованием, — предупредить и сорвать удар немецко-фашистских войск — выполнена».
(В письме Военному совету Юго-Западного фронта Сталин указывал: «Если бы мы сообщили стране во всей полноте о той катастрофе — с потерей 18–20 дивизий, которую пережил фронт и продолжает еще переживать, то я боюсь, что с вами поступили бы очень круто». Верховный давал Тимошенко шанс исправиться.)
Немцы, согласно официальной сводке, потеряли убитыми и пленными около 90 тыс. человек, 540 танков, не менее 1500 орудий, до 200 самолетов, советские войска — «убитыми до 5 тыс., пропавшими без вести 70 тыс. человек», 300 танков, 832 орудия и 124 самолета. На население, привыкшее читать между строк, эти новости произвели гнетущее впечатление.
Алeксандр Верт, корреспондент английской газеты «Санди Таймс», аккредитованный в СССР в годы войны, также подтверждает, что Харьковское сражение власти пытались преподнести как победу Красной Армии, для чего
«в начале июня иностранных корреспондентов специально возили в лагерь военнопленных близ Горького: но те 600–700 пленных, которых нам показали, были, несомненно, захвачены на первом этапе Харьковской операции — т. е. в ходе советского наступления 12–17 мая. Большинство их, хотя и проклинали свое «невезение», держались, несмотря ни на что, чрезвычайно нахально; они твердили, что в 1942 году Германия разобьет Россию и ни на минуту не соглашались поверить в своевременность открытия какого-либо второго фронта». [239]
А вот товарищу Сталину теперь, после крупных поражений в Крыму и под Харьковом, очень захотелось в это поверить. О скором возвращении в Прибалтику можно было забыть, Верховному срочно понадобилась военная помощь западных союзников, и Молотов — время сразу нашлось — на стратегическом бомбардировщике ТБ-7 вылетел 20 мая в Лондон для заключения уже полгода обсуждаемого договора. Ему вновь был предложен проект, в котором отсутствовал вопрос о границах СССР. Молотов, считая его «пустой декларацией», запросил Сталина. Ответ последовал незамедлительно: «Согласись без этого». И советское правительство «согласилось не настаивать на включение в договор пункта о признании Англией западных границ СССР 1941 года». Договор был подписан 26 мая. Вслед за этим наш министр иностранных дел направил стопы в Вашингтон договариваться об открытии второго фронта.
Обсуждение вопроса завершилось принятием СССР и США соглашения от 11 июня, а также англосоветского коммюнике от 12 июня 1942 года. В этих документах, опубликованных в мировой и советской прессе, впервые официально говорилось о намерении союзников открыть второй фронт в Европе. Хочется подчеркнуть, что это был именно договор о намерениях, сформулированный в коммюнике следующим образом:
«...между обеими странами была достигнута полная договоренность в отношении неотложных задач создания второго фронта в Европе в 1942 г.».
Более того, во избежание недоразумений, Черчилль вручил Молотову меморандум, в котором однозначно указывал, что британское правительство не собирается пускаться в военные авантюры только ради того, чтобы получить второй Дюнкерк: [240]
«Мы готовимся к десанту на континенте в августе или сентябре 1942 года. Как уже было ранее разъяснено, главным фактором, ограничивающим размеры десантных сил, является наличие специальных десантных средств. Однако ясно, что если бы мы ради того, чтобы предпринять действия любой ценой, пустились бы на некоторую операцию, которая окончилась бы катастрофой и дала бы противнику возможность торжествовать по поводу нашего провала, то это не принесло бы пользы ни делу русских, ни делу союзников в целом. Заранее невозможно сказать, будет ли положение таким, что станет возможно осуществить эту операцию, когда наступит указанный срок. Поэтому мы не можем датъ никаких обещ(тий в этом вопросе (курсив наш.- Авт. ]. Но, если указанная операция окажется разумной и обоснованной, мы не поколеблемся осуществить свои планы».
Вполне трезвая постановка вопроса: декларациями Гитлера не разобьешь. Конечно, «наши специалисты» быстро доказали, что «в Англии бездействовала двухмиллионная армия», а Черчилль злонамеренно преувеличивал технические трудности, которые «якобы стояли на пути организации крупного десанта на Европейский материк».
Тем не менее подписание соглашений имело огромное значение. Для поднятия духа армии и народа это событие, как сказали бы сегодня, сопровождалось шумной рекламной кампанией.
В конце мая советская Ставка поставила перед войсками Юго-Западного фронта задачу перейти к обороне на рубеже Волчанск, Балаклея и далее по левому берегу реки Северский Донец, прочно закрепиться силами 21, 28, 38 и 9-й армий и не допустить развития наступления противника из района Харькова на восток. С 5 по 9 июня фронт был усилен новыми резервами — 7 стрелковых дивизий, 4 отдельные танковые бригады, 4, 13 и 24-й танковые корпуса. [241] Всего на ЮЗФ
насчитывалось 30 стрелковых дивизий и две стрелковые бригады, пять танковых и два кавалерийских корпуса, восемь отдельных танковых бригад.
Противостоявшая им 6-я немецкая армия в полосе от Изюма до Волчанска имела 14 пехотных, 3 танковые и 1 моторизованную дивизию. Германское командование готовилось к проведению двух частных наступательных операций, которые должны были создать благоприятную в оперативном плане обстановку для развертывания крупного летнего наступления.
Сначала предполагалось силами 6-й армии реализовать план «Вильгельм» против 28-й и правого фланга 38-й советских армий. В ходе второй операции под кодовым названием «Фридрихус II» немцы рассчитывали ударами трех группировок по сходящимся направлениям расчленить войска 38-й и 9-й армии, уничтожить их на правом берегу реки Оскол, а затем захватить плацдарм в районе Купянска на ее восточном берегу. Основные свои силы Паулюс сосредоточивал против 38-й армии генерала Москаленко. Штаб Тимошенко, предвидя, что противник может предпринять удар из района Чугуева на Купянск, сузил полосу обороны 38-й армии до 60 км (10 км на дивизию) и передал сюда свежие стрелковые и танковые пополнения, в том числе еще три танковые и две мотострелковые бригады, три артиллерийских и гвардейский минометный полки.
10 июня в 4 часа утра после 45-минутной артподготовки ударные германские группировки, поддержанные авиацией, атаковали 28-ю армию в районе Волчанска и правый фланг 38-й армии из-под Чугуева. Немцы стремились окружить и уничтожить главные силы 28-й армии в междуречье Северского Донца и Великого Бурлука. Не выдержав «сильного удара превосходящих сил противника» — у Рябышева сидели в обороне за водной преградой 8 стрелковых и 3 кавалерийские дивизии в два эшелона, 1 мотострелковая, 7 танковых бригад; у Москаленко 8 стрелковых дивизий, 3 мотострелковые бригады и 6 танковых — 28-я армия начала отходить на восток. [242] Войскам правого фланга 38-й армии удалось остановить продвижение противника в направлении на Купянск, но они не смогли предотвратить глубокого вклинения танков и мотопехоты вдоль западного берега реки Большой Бурлак на северо-восток во фланг 28-й армии.
Маршал Тимошенко уже не рассказывает истории о слабости врага, а неустанно просит у Сталина подкрепления. Начальник Оперативного управления Генштаба генерал С.М. Штеменко не один раз наблюдал переговоры Верховного со штабом Юго-Западного направления:
« — Стрелковых дивизий не можем дать, — говорил он Военному совету Юго-Западного направления при переговорах по прямому проводу 13 июня 1942 года, — так как у нас нет теперь готовых дивизий. Придется обойтись собственными силами, улучшить управление войсками.
Поскольку С.К. Тимошенко не раз ссылался на мощь танковых сил противника, Верховный Главнокомандующий указал:
— Танков у вас больше, чем у противника. Беда в том, что они либо стоят у вас, либо пускаются в бой разрозненно, отдельными бригадами. Ставка предлагает вам сосредоточить действия 22-го танкового корпуса, 23-го танкового корпуса где-либо в одном месте, скажем, в районе Великого Бурлука, и ударить по танковым группам противника. Если бы наши танковые корпуса действовали сосредоточенно и большой массой, у вас не было бы той картины, которая создалась...
Главком направления... пехоту и вооружение все-таки настойчиво просил. На это Верховный Главнокомандующий еще раз, уже письменно, вынужден был ответить: «...у Ставки нет готовых к бою новых дивизий... Наши ресурсы по вооружению ограничены, и учтите, что кроме вашего фронта, есть еще у нас другие фронты... Воевать надо не числом, а умением».
Но не получается у унтер-маршала ни числом, ни умением, ни даже «сосредоточить в одном месте». [243]
Чтобы не допустить продвижения противника, пытавшегося окружить главные силы генерала Рябышева, Тимошенко принял решение организовать мощный контрудар по прорвавшейся немецкой группировке, состоявшей из трех танковых и одной мотодивизии, основными силами танковых корпусов. Для этой цели создавалась оперативная танковая группа в составе 13, 22 и 23-го корпусов и двух стрелковых дивизий под общим командованием генерала Е.Г. Пушкина.
Однако объединить усилия корпусов, включенных в группу по времени и месту, на практике не удалось. Танковые соединения вели боевые действия на изолированных направлениях и без взаимодействия. 22-й танковых корпус генерала А.А. Шамшина вступил в сражение с танками противника, прорвавшимися через боевые порядки 38-й армии. Контратаками части корпуса заставили неприятеля отказаться от наступления на Купянском направлении, но и сами понесли немалые потери.
«Танковые бригады нанесли свой удар в лоб. Между тем были вполне возможны и обходные маневры, которые, несомненно, дали бы лучший результат. Но они не были нами заранее спланированы», — этого командарм-38 тоже пока еще не умеет. Гораздо позже он разберется, что «...важна не только умелая организация наступления, но и способность видеть в ходе проведения операции те или иные тенденции ее развития, распознавать признаки возникающей угрозы и вовремя предотвращать ее. К сожалению, в описываемый период войны мы еще далеко не всегда обладали таким умением и еще только накапливали тот драгоценный опыт, который впоследствии сыграл огромную роль в разгроме врага».
13-й танковый корпус генерала П.Е. Шурова и 23-й корпус полковника А.М. Хасина вели боевые действия в составе 28-й армии. Корпуса были использованы в основном во втором эшелоне с целью отражения атакующего противника с заранее подготовленных позиций огнем танков с места, что принесло свои плоды. [244] Такая тактика наносила противнику больше потерь, чем контратаки. Танкисты задержали продвижение немецких частей и обеспечили армии возможность организованно отойти и занять новый оборонительный рубеж. За 4 дня боев корпус Шурова потерял 72 танка из имевшихся 126 машин, записав на свой счет 119 танков, 33 орудия и 76 автомашин неприятеля.
4-й и 24-й танковые корпуса находились в резерве Юго-Западного фронта. Корпуса часто перегруппировывались из одного района в другой, но участия в оборонительном сражении не приняли. К 14 июня немцев удалось остановить в 35 км от Волчанска, на короткое время на фронте наступило затишье.
20 июня Тимошенко вновь клянчил у Ставки хотя бы одну стрелковую дивизию, на что Сталин ответил:
«Если бы дивизии продавались на рынке, я бы купил для вас 5–6 дивизий, а их, к сожалению, не продают».
Верховный Главнокомандующий и Генштаб в это время напряженно ждали, что вот-вот начнется наступление группы армий «Центр» на Москву.
* * *
В 60-е годы, когда Сталин давно умер, а его «культ» был развенчан Хрущевым, видные советские мемуаристы стали «смело» утверждать, что Верховный весной 1942 года допустил большую ошибку, сосредоточив основные резервы на Московском направлении. Разведка-де фиксировала перегруппировку немецких войск и предупреждала о том, что главный удар противник собирается нанести на юге.
Но, во-первых, не все ли равно, что планировал враг, если его собирались упредить своим «могучим ударом». [245]
Во-вторых, у Сталина были резоны считать, что немцы вновь попытаются взять столицу. В группе армий «Центр» по-прежнему оставалось более семидесяти дивизий (у Гитлера не было возможности пополнить их личным составом, но расформировывать соединения он запретил, и цифра выглядела достаточно грозно). На юге концентрировалось 94 дивизии, но почти треть из них составляли значительно менее боеспособные, чем германские, соединения Венгрии, Румынии и Италии. По свидетельству маршала Василевского,
«это давало Ставке и Генштабу основания полагать, что с началом летнего периода противник попытается нанести решительный удар именно на Центральном направлении. Это мнение, как мне хорошо известно, разделяло командование большинства фронтов».
К тому же, для того чтобы скрыть подготовку крупного наступления на южном крыле фронта и ввести советское командование в заблуждение относительно своих планов, германский генеральный штаб разработал план фиктивной операции «Кремль», который преследовал цель создать видимость подготовки к мощному наступлению на Московском направлении.
В рамках этой операции войска группы армий «Центр» получили «Приказ о наступлении на Москву», подписанный фельдмаршалом Клюге 29 мая, в котором им вменялось:
«Разгромить вражеские войска, находящиеся в районе западнее и южнее столицы противника, прочно овладеть территорией вокруг Москвы, окружив город, и тем самым лишить противника возможности оперативного использования этого района».
В приказе ставились конкретные задачи 2-й и 3-й танковым армиям, 4-й, 9-й полевым армиям и 59-му армейскому корпусу.
«Вражеские дезинформаторы не останавливались ни перед чем, чтобы запутать советское командование, — сообщает Баграмян. — Планом этой операции было, в частности, предусмотрено произвести аэрофотосъемку Московских оборонительных рубежей, окраин Москвы, прилежащих районов, организовать радиодезинформацию, усилить переброску агентов через линию Тула, Москва, Калинин и т. д.». [246]
Так что Верховный получал разные, порой прямо противоположные донесения от своей разведки и имел основания думать, что немецкие удары в Крыму и у Харькова — всего лишь частные отвлекающие операции. Даже когда 19 июня в расположении советских войск разбился самолет с начальником оперативного отдела 23-й танковой дивизии и в руки нашего командования попал портфель с документами, раскрывающими суть операции «Блау», Сталин в эту «дезу» не поверил.
Более того, и в ноябре 1942 года, когда немцы штурмовали Сталинград и перевалы Кавказа, «величайший полководец», чтобы ни у кого не возникло и тени сомнений в правильности его «гениальной стратегии», в докладе, посвященном 25-летию Октябрьской революции, расставил все точки над «i», объявив, что главной стратегической целью Гитлера было... обойти Москву с востока:
«Какую главную цель ставили немецкие стратеги, открывая свое летнее наступление на нашем фронте? Если судить по откликам иностранной печати, в том числе и немецкой, то можно подумать, что главная цель наступления состояла в занятии нефтяных районов Грозного и Баку. Но факты (?) решительно опровергают такое предположение. Факты говорят, что продвижение немцев в сторону нефтяных районов СССР является не главной, а вспомогательной целью.
В чем же в таком случае состояла главная цель немецкого наступления? Она состояла в том, чтобы обойти Москву с востока (вот она — прозорливость гения! - Авт.) , отрезать ее от волжского и уральского тыла и потом ударить на Москву. Продвижение немцев на юг в сторону нефтяных районов имело своей вспомогательной целью не только и не столько занятие нефтяных районов, сколько отвлечение наших главных резервов на юг и ослабление Московского фронта, чтобы тем легче добиться успеха при ударе на Москву... [247]
...Основная цель летнего наступления немцев состояла в обходе Москвы с востока и в ударе по Москве, тогда как продвижение на юг имело целью... отвлечение наших войск подальше от Москвы... Эти расчеты немцев не оправдались».
Вождь не может ошибаться. Еще 10 лет после окончания войны, имея среди множества трофеев все документы германского генштаба (впрочем, и сегодня мало кто их видел), советские историки основывали свои «научные» изыскания на сталинской версии и рисовали карты «обхода Москвы с востока».
* * *
К 21 июня германское командование закончило подготовку второй частной операции. В ней должны были принять участие 13 дивизий из состава 6-й полевой и 1-й танковой армий. Главный удар наносился из района Чугуева по правому флангу и центру 38-й армии. Здесь на Купянском направлении была задействована ударная группировка в составе трех танковых, трех пехотных и одной мотодивизии. Вторая группировка, насчитывавшая 3 пехотные дивизии, изготовилась в районе Балаклеи. Еще 3 дивизии сосредоточились южнее Изюма против 9-й армии.
В распоряжении генерала Москаленко на этот раз имелось 7 стрелковых и 1-я истребительная дивизия, 1 мотострелковая, 6 танковых бригад — около 200 танков, 15 полков РГК. На тыловом рубеже армии по реке Оскол был развернут 52-й полевой укрепленный район, в составе шести артиллерийско-пулеметных батальонов. Действовала здесь и 16-я инженерная бригада РГК спецназначения, «оснащенная», кроме всего прочего, собаками — истребителями танков. «Напряженно работали в эти дни политорганы и парторганизации... И добивались еще большей боеготовности частей и подразделений».
Как утверждает сам Москаленко, «мы знали, где готовится новое наступление... мы установили и направление главного удара, подготовленного врагом». [248] Очень важно также то, что генерал обладал обширными познаниями в военном деле, например:
«Принцип обороны прост: стоять насмерть. Так должен был стоять стрелок, пулеметчик, минометчик, каждый воин... Погибал его товарищ, убит командир, но он должен по-прежнему делать все, чтобы уничтожать врага. Он не должен отступать ни на шаг. Таков приказ... Да, нам предстояло стоять насмерть».
Правда, что касается всякой остальной мелочи, ну там оборудовать позиции, установить заграждения, то на это, как всегда, «...не хватило времени... не успели».
22 июня после часовой артподготовки и ударов авиации германские дивизии перешли в наступление. Причем атаковали как-то особенно страшно: на советские позиции
«...ринулась лавина пьяных, дико орущих гитлеровцев. Вместе с пехотой в атаку в большом количестве шли танки (тоже, наверно, с пьяными экипажами. - Авт.). В воздух поднимались одна за другой группы фашистских самолетов (с пьяными, надо думать, пилотами. - Авт.). .. Ценою тяжелых потерь, буквально устилая свой путь трупами и подбитыми танками, наступающие к полудню смогли форсировать реку Великий Бурлук».
Поэтому войска Москаленко и сам генерал «стояли насмерть» совсем недолго. Уже к концу дня 38-я армия была расчленена и отброшена со своих позиций, еще сутки спустя ее части, чтобы избежать окончательного окружения и разгрома, начали переправляться на восточный берег реки Оскол. Три левофланговые дивизии отступали разрозненно и неуправляемо, реку им пришлось форсировать в дневное время, под бомбами и вплавь, бросив всю тяжелую технику и вооружение. За Оскол пришлось отвести к 26 июня и правый фланг 9-й армии. Правда, захватить плацдарм немцам не удалось: у Тимошенко имелись в резерве еще 3 танковых корпуса.
У Паулюса не получилось организовать «котлы» на правом берегу Оскола, однако его армия нанесла несомненное поражение войскам двух советских фронтов, существенно улучшила свое оперативное положение и заняла выгодные позиции для последующих операций. [249]
Посрамляя гитлеровских стратегов, маршал Москаленко, накопивший «драгоценного опыта», указывает, что основная цель операции «Фридрихус II» немцами достигнута не была — они не захватили плацдармы на восточном берегу реки Оскол, «и помешала тому стойкость советских войск в обороне, перечеркнувшая расчеты немецко-фашистского командования».
Между тем Гальдер 24 июня 1942 года с удовлетворением зафиксировал в дневнике: «Операция «Фридерикус II» выполнена, цель достигнута». Добившись своих целей в полосе Юго-Западного фронта, немцы приступили к переброске танковых и моторизованных дивизий 1-й танковой армии в Донбасс для подготовки наступления на Ростовском направлении.
Маршалу Москаленко вторит маршал Баграмян: «Попытки врага расчленить и разгромить наши соединения, форсировать Оскол и захватить плацдармы были сорваны». Вот где оптимизм, вот где позитивное отношение к жизни! В любой ситуации наши маршалы умели разглядеть что-то хорошее, в любом хорошем — свои заслуги. Под руководством Тимошенко, Хрущева, Малиновского, Харитонова Юго-Западный и Южный фронты понесли огромные потери в людях и технике, но зато войска противника были «обескровлены нами», германское командование «теряло драгоценное время». По версии Баграмяна, если бы они с Тимошенко не сдали немцам четверть миллиона своих бойцов, т.о «заправилы вермахта» начали бы летнее наступление на месяц раньше и дошли бы до Урала.
А вот генерал Мюллер-Гиллебранд утверждает, что «весьма успешные» бои на южном фланге Восточного фронта побудили германское командование начать наступательные операции преждевременно, не завершив пополнение частей личным составом. [250]
Обстановка на южном крыле советско-германского фронта коренным образом изменилась в пользу вермахта. Победы в Крыму и под Харьковом произвели на Гитлера настолько сильное впечатление, что 28 июня он вызвал к себе Шпеера и потребовал «возобновить в прежнем объеме производство продукции ширпотреба»!
При чем здесь Баграмян? При том, что товарищ Сталин, в свою очередь, тоже «вычислил» виноватого. Им оказался генерал Баграмян!
«Товарищ Баграмян, — доводилось в директивном письме Верховного от 26 июня 1942 года, — не удовлетворяет Ставку не только как начальник штаба, призванный укреплять связь и руководство армиями, но не удовлетворяет Ставку даже и как простой информатор, обязанный честно и правдиво сообщать в Ставку о положении на фронте. Более того, т. Баграмян оказался неспособным извлечь уроки из той катастрофы, которая разразилась на Юго-Западном фронте. В течение каких-либо трех недель Юго-Западный фронт благодаря его легкомыслию не только проиграл наполовину выигранную Харьковскую операцию, но успел еще отдать противнику 18–20 дивизий».
Наиболее грамотный из руководителей направления был снят с должности и направлен с понижением, хорошо — не под трибунал. Тимошенко и Хрущев, конечно, допустили «ошибки», но Ставку пока «удовлетворяли».
После войны были названы еще одни виновники поражений Красной Армии — бывшие товарищи по оружию, англо-американские империалисты:
«В результате бездействия союзников (!) — пишет специалист по военной дипломатии В.Л. Исраэлян, — гитлеровской армии удалось не только избежать катастрофы, но и перейти весной 1942 года в новое наступление, дойти на юге до берегов Волги». [251]
http://militera.lib.ru/research/beshanov_vv/14.html
"..kilka Twoich powstańczych tekstów pisanych w sierpniu 2009 i Twoje komentarze i interpretacja faktów w tym opis próby połączenia Starego Miasta z Żoliborzem są niesamowite. Powiem szczerze, że te Twoje teksty, wraz z książką Zbigniewa Sadkowskiego "Honor i Ojczyzna", należały do głównych motywów mojego zainteresowania się szczegółami." ALMANZOR 22.08
..."notki Witka, które - pisane na dużym poziomie adrenaliny - raczej się chłonie niż czyta." "
Prawda o Powstaniu, rozpoznawana na poziomie wydarzeń związanych z poszczególnymi pododdziałami, osobami, czy miejskimi zaułkami ma niespodziewaną moc oczyszczania Pamięci z ideolog. stereotypów i kłamstw. Wszak Historia w gruncie rzeczy składa się z prywatnych historii. Prawda na poziomie Wilanowskiej_1 jest dużo bardziej namacalna i bezdyskusyjna niż na poziomie wielkiej polityki. Spoza Pańskiego tekstu wyłania się ten przedziwny napęd Bohaterów, o których Pan pisze. I nawet ten najgłębszy sens Ofiar, czynionych bez patosu i bez zbędnych górnolotności"
JES pod "Dzień chwały największej baonu "Zośka"
"350 lat temu Polakom i Ukraińcom zabrakło mądrości, wyrozumiałości, dojrzałości. Od buntu Chmielnickiego rozpoczął się powolny upadek naszego wspólnego państwa. Ukraińcy liczyli że pod berłem carów będzie im lepiej. Taras Szewczenko pisał o Chmielnickim "oj, Bohdanku, nierozumny synu..."
Po 350 latach dostaliśmy, my Polacy i Ukraińcy, od losu drugą szansę. Wznieść się ponad wzajemne uprzedzenia, spróbować zrozumieć że historia i geografia dając nam takich a nie innych sąsiadów (Rosję i Niemcy) skazały nas na sojusz, jeżeli chcemy żyć w wolnych i niepodległych krajach. To powrót do naszej wspólnej historii, droga oczywiście ryzykowna na której czyha wiele niebezpieczeństw (...)
"Более подлого, низкого, и враждебно настроенного к России и русским человека чем Witek, я в Салоне24 не видел"
= "Bardziej podłego, nikczemnego i wrogo nastawionego do Rosji i Rosjan człowieka jak Witek, ja w Salonie24 nie widziałem" AKSKII 13.2.2013
Nowości od blogera
Inne tematy w dziale Kultura
